– Прости, Джейсон. Ты пойми, все из-за жены. Ей не понять моей тоски, а мне просто необходимо это… мн-эээ… символическое единение с дочерью. Джун – замечательная женщина, но такая упертая!.. Вот мы с тобой можем по-иному смотреть на вещи, а она – нет.
Знает, пиздюк, как мне яйца облизать; в этом умении ему не откажешь. Иная гейша всю жизнь на обучение потратит, но с Олли и близко не сравнится. Ну, просто автор трактата «Все, чему вас не научат в бизнес-колледже». Нашел, однако, мой клитор и долбит в точку:
– Что ж, свободомыслие – в традициях славного Файфа; горжусь, еб те.
Олли кивает, и в этом жесте – словно тайный знак взаимопонимания всех ученых мужей мира.
– Даже не представляешь, как ты мне вчера помог. – Он поднимает кружку темного на тост, я повторяю ответным движением. – Считай, что запрет аннулирован. Я был в комитете, они согласны, что мы приняли поспешное решение, и результат игры с Моссмэном остается в силе. Теперь Джейсону Кингу предстоит сыграть с Дереком Кларком из Перта в следующем туре кубка! Твое здоровье!
– Твое! Всегда рад помочь, Олли. Но идти через весь город в женской одежде, как полный опездал!..
Смотрю, брови у этого засранца собрались в кучу; хмурься, хмурься.
– Мн-эээ… Ну, прости, пожалуйста.
Очень нехуевый «Гиннесс». Слизываю «кремовую пену» с верхней губы.
– Да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Меня одна знакомая подобрала и подвезла. Милая девочка, никаких дурацких вопросов; «гот», как и все они сейчас. Но не из тех, что по кабакам ошибаются, – поспешно добавляю.
– Вот и славненько, вот и славненько. Слушай, Джейсон, а ты не хочешь мне снова помочь? – И смотрит так умоляюще. – Вчера… это было словно очищение души. Если еше раз-другой… так же сильно… я бы избавился от всего наболевшего…
– Ну, Олли…
– Поверь, ты не пожалеешь, – перебивает меня старый пердун. – Пятьдесят фунтов лишними не бывают.
Да, есть над чем задуматься. А ведь это тема, как ни крути.
– Заметано. Но если будешь тискать, то готовь стольник, – говорю. – Без обид, но как-то не катит, бля, когда рядом мужик кончает, а юбок, кроме моей, в комнате ни хуя.
Олли смотрит грустными-прегрустными глазами, словно я скинул ореол священнодействия с этого предприятия, и остались лишь товарно-денежные отношения. Вот те, бля, бабушка, и Карлов Маркс. Впрочем, педрилло ломается недолго:
– Договорились. Только тогда я запишу все на видео. Смею заверить, исключительно для собственного… гм… излечения. Даю слово.
Опять призадумываюсь… А, была не была!
– Лады.
Олли-гатор не особо-то похож на извращенца, не станет он такую запись никому показывать.
– Джун сегодня в Эдинбурге, у нее поход по магазинам, – сообщает он мне шепотком.
Добив пиво, отправляемся к нему домой. Эх, чего не сделаешь за любовь к самой настольной на свете игре! Но уж если вышел на панель да раздвинул ягодицы, то только под сладкую музыку звонкой монеты. А че, бля? На том зиждется профсоюзное движение!
Олли устанавливает камеру на треногу, и понеслась. Ха, а у меня уже гораздо лучше с косметикой получается. Олли действует как заправский режиссер, и мне придется отработать каждый фунт.
Вот пиздюченыш, сунул мне в руки книжки всякие – «Маленькие женщины» там, «Джейн Эйр»; смотри, говорит, вдаль мечтательным взором, как будто прочитал, оно зацепило, а ты теперь обдумываешь.
И вдруг – хуяк! – я уже сижу у него на коленях, читаю ему вслух. Да, бля, сомнений нет: именно так малышка Кэтлин в детстве получала образование. У меня аж ебальник раскрылся, когда он говорит, мол, как ты восхитительно невинна. Это мне-то! Ну, смотрю, точно на мою жопу нацелился, опездал комнатный.
Слышу, дыхание у Олли участилось; щас будет в любви признаваться, как пидору и положено. Бедняга Кэтлин, придется изрядно почистить твое платьице.
Фуф, наконец, переодеваюсь. Спускаюсь к этому мудоблядину, а он уже ждет с речью:
– Джейсон, ты почти полностью помог мне справиться с горем. Я пересек бурливые волны океана скорби, и уже брезжит на горизонте светлая гавань спокойствия. Мнээ… что ты скажешь насчет еще одного сеанса?
– Может, пока хватит, Олли? Только не обижайся, я понимаю, что со своим горем каждый справляется по-своему. Но ты уж до этой гавани сам как-нибудь доберись, ладно? – отвечаю этому гондону.
Вроде до него доходит, потому как кивает. А вот уже отслюнявил купюры и дает мне.
– Что ж, спасибо. Если передумаешь, то знаешь, где меня найти, – говорит и провожает меня к выходу.
Меня просто колбасит от счастья, когда, пройдя по садовой дорожке и сделав ему ручкой, я похлопываю по карману с баблом. Заебись, бля!
Остаюсь в Данфермлине, мы с Крейви собирались затусить. Думаем сходить в больницу королевы Маргарет, повидать его мамашку. Только я собрался прошвырнуться по центру, как смотрю – у газетного киоска стоит Монти с парочкой своих шестерок. Это те самые, что отпиздили меня с Шеки в тот раз. Разворачиваю оглобли; к счастью, это мудачье как раз доеба-лосьдо каких-то педиков, меня просто не заметили. Пронесло!
Думаю, не навестить ли мне и свою старушенцию в отеле. Нет, пожалуй. Там этот мелкий пиздюченыш Арни Спермомет, еще выебываться будет. Да и вообще, сейчас уже Крейви подъехать должен. Пока я бродил по центру, стемнело; стало как у негра в жопе. Выбираюсь из центра на главную. Здание муниципалитета нависает над улицей, словно сказочный замок, утыканный башнями. Спускаюсь по дороге прямо к «Тэппи Туриз». Эту пивнушку знают все, и нетолько в Файфе. Ею некогда заправлял великий Стюарт Адамсон, ныне покойный, который играл в «Биг Кантри» и «Скидз».
Только я устроился с кружечкой «Гиннесса», слышу – за окном взревел двигатель мотика, и входит Крейви. Выставляю ему кружку светлого.
– Что в сумке-то? – спрашивает.
– Да так, шмотки. Пришлось бросить вчера тут у кое-кого да уносить ноги.
– А я ее знаю?
– А оно тебе надо?
Мы быстренько опрокидываем по кружке, потом седлаем байк. Ох и не люблю я эту конягу…
Мы заходим в палату, его мать сидит на больничной койке. Рядом – столик на колесах, на нем – тарелка со слипшейся макаронной кучкой. У старушенции течет из клюва, как будто мешок кокаина снюхала.
– Как вы, миссис Форсайт?
– Не знаю, Джейсон, сынок, надолго ли я задержусь в этом мире. Я уже и с отцом Магвайром поговорила. – Она переводит слезливые глаза на Крейви. – Вот если бы мой мальчик вернулся домой, женился на хорошей местной девочке, завел дом, семью…
– Ма, они здесь и рядом с испанками не валялись, – отвечает Крейви. – Особенно с теми, у которых все есть. – И мой друг рисует в воздухе нечто круглое; далекое, я бы сказал, от понятия «талия». – Вот это, скажу я, покатушки! Испанки… У меня в Сетубале девица была, я ей во все три дыры заколачивал.