Второй полицейский нетерпеливо направился было к упрямому
парню, но Хопли удержал его. Потом Хопли прислонился к дереву, сунул большие
пальцы за широкий пояс и уставился куда-то в пустоту. Он сказал что-то другому
полицейскому. Тот с готовностью вытащил записную книжку из кармана брюк, лизнул
палец, перелистал ее и направился к ближайшей машине — дряхлому
«Кадиллаку-купе» начала шестидесятых годов. Что-то старательно писал, потом
перешел к фургону «фольксвагена» — микроавтобусу.
Цыган подошел к Хопли и начал что-то торопливо говорить.
Хопли пожал плечами и отвернулся. Патрульный полицейский перешел к старому
«Форду-универсалу». Цыган оставил Хопли и подошел к молодому парню. Что-то ему
доказывал, размахивая руками в теплом весеннем воздухе. Билли Халлек начал
терять интерес и отвел взгляд от цыган, которые совершили ошибку, остановившись
в Фэйрвью по пути из ниоткуда в никуда.
Жонглер внезапно повернулся и направился к микроавтобусу,
бросив остальные дубинки на траву («Фольксваген» был припаркован позади пикапа
с намалеванной женщиной и единорогом). Цыган наклонился и собрал их, о чем-то
говоря Хопли. Хопли снова пожал плечами. Билли Халлек не был телепатом, но
знал, что Хопли получает удовольствие от всей ситуации. Это так же верно, как
то, что на ужин он, Хейди и Линда будут доедать какие-нибудь остатки после
пикника.
Молодая цыганка, стрелявшая из рогатки, попыталась
заговорить с жонглером, но он, проходя мимо, сердито отмахнулся и влез в
маленький автобус. Она постояла немного, глядя на пожилого цыгана с охапкой
дубинок, и тоже полезла в микроавтобус. Халлек, уже весьма безразлично
наблюдавший за всем, в этот миг не смог оторвать от нее взгляда. Волосы ее были
длинными, от природы волнистыми, они черными волнами спускались по спине. Блуза
со штампованным рисунком и скромная юбка могли быть приобретены на самой
дешевой распродаже, но тело цыганки удивляло экзотичностью и изяществом —
кошка, пантера, леопард. Когда она ступила ногой в фургон «Фольксвагена», юбка
на миг приподнялась, и он успел увидеть прекрасные линии ее бедер. В этот
момент он безумно захотел ее и мысленно представил себя лежащим на ней в самый
темный час ночного времени. Пробуждение былой страсти. Обернулся к Хейди. Ее
губы были сжаты в ниточку, даже побелели, глаза смотрели, как тусклые монеты:
его взгляда на цыганку она не заметила, но увидела приподнявшуюся юбку и то,
что под ней скрывалось, и все, конечно, поняла.
Полицейский с записной книжкой подождал, пока девушка
скрылась в машине, захлопнул блокнот, сунул его в карман и подошел к Хопли.
Цыганские женщины созывали своих детишек к машинам. Старый цыган с охапкой
дубинок снова подошел к Хопли и опять что-то сказал. Хопли решительно и
бесповоротно отказал, покачав головой.
На этом все и решилось.
Подъехала еще одна патрульная машина, на крыше которой
лениво поворачивался фонарь-мигалка. Цыган посмотрел на нее, потом окинул
взглядом городской сад Фэйрвью с его дорогостоящими площадками для игр,
эстрадой-раковиной. На деревьях кое-где еще развевались разноцветные ленты —
остатки украшений на Пасху, которую отмечали в прошлое воскресенье. На деревьях
уже начинали распускаться листья.
Цыган направился к своему автомобилю, который возглавлял
весь караван. Когда заработал мотор, все остальные завели машины, загудели,
закашляли старые двигатели: Халлек услышал стук множества изношенных клапанов.
Увидел сизый дым из выхлопных труб. С ревом и попукиванием «Универсал» выполз
на дорогу от обочины, остальные двигались следом по направлению к Нью-Йорку.
— У них все огни зажжены! — воскликнула Линда. — Прямо как
на похоронах!
— Тут еще два пряничка остались, — сказала Хейди. — Ешь.
— Не хочу. У меня уже полный живот. Папа, а эти люди?..
— У тебя никогда не будет бюста в тридцать восемь дюймов,
если не будешь есть, — перебила ее Хейди.
— Я решила не иметь бюста в тридцать восемь дюймов, —
отпарировала Линда, очередной раз поразив Халлека своим тоном светской дамы. —
Сейчас в моде попки.
— Линда Джоан Халлек!
— Дай-ка мне пряничек, — сказал Халлек.
Хейди бросила на него холодный взгляд.
— О… тебе хочется этого? — И бросила ему пряник-кольцо. Сама
закурила сигарету «Вантаж-100». Билли в итоге съел оба пряника. Хейди выкурила
полпачки к тому времени, как концерт подошел к концу. При этом довольно сухо
отвергала попытки Билли ее развеселить и только по дороге домой смягчилась.
Цыгане были забыты. По крайней мере, до того дня.
Когда он заглянул в спальню Линды, чтобы пожелать ей
спокойной ночи и чмокнуть в лоб, она спросила его:
— Пап, а куда полицейские их гонят из города?
Билли осторожно посмотрел на дочь, чувствуя одновременно и
раздражение, и абсурдное удовлетворение, — вопрос все же польстил. Когда ей
надо было узнать, сколько калорий в ломте немецкого шоколадного торта, она
обращалась к Хейди. К Билли она шла, когда вопросы были потруднее. Порой, он
считал это несправедливым.
Он присел на ее постель и подумал — до чего же она еще юная.
Билли был уверен, что его дочка лишена дурных наклонностей. Ее легко было
обидеть, скажем, ложью. Наврать ей что-нибудь о том, что сегодня происходило у
городского сада, — потом эта ложь тебе же и аукнется. Билли хорошо помнил, как
отец внушал ему, что онанизм приводит к заиканию. Его отец был славным
человеком во всех отношениях, но Билли никогда не простил ему эту ложь. Линда
успела не раз поставить его в трудные ситуации: они прошли голубых, оральный
секс, венерические заболевания и возможность того, что Бога нет. С детьми
честность — утомительная штука.
Почему-то вдруг вспомнился Джинелли. Чтобы Джинелли сказал
своей дочке на его месте? «Эту нежелательную публику следует держать подальше
от городов, миленькая. Вот так обстоит дело: держать нежеланные элементы
подальше от городов».
И ведь так оно и есть — никуда не денешься.
— В общем-то, да… полиция их прогоняла из города. Понимаешь,
душенька, это цыгане. Бродяги.
— Мама сказала, что они — жулье.
— Ну… многие из них организуют жульнические игры, дают
фальшивые предсказания людям. Когда приезжают в такой городок, как Фэйрвью,
полиция просит их двигаться дальше. Иногда они изображают, что будто бы их
страшно унизили, оскорбили, и возмущаются. Но на самом деле особенно и не
возражают.
Банг! В голове поднялся маленький флажок: ложь № 1.
— Они раздают плакатики и листовки, в которых сообщается,
где они будут выступать в следующий раз. Обычно договариваются с каким-нибудь
фермером, владельцем угодий за городом, платят ему и устраивают на его земле
табор, через несколько дней уезжают.