Куколка - читать онлайн книгу. Автор: Джон Фаулз cтр.№ 81

Безмолвную беседу господин завершает столь же внезапно, как возник на пороге комнаты. Раздраженно высвободив крюк, он пристукивает посохом и уходит прочь, будто разочарованный. Теперь видно, что старик сильно хром и посох его не вычурное украшение, но необходимость. Секретарь сгибается в поясном поклоне, мистер Аскью лишь преклоняет голову и следует за своим патроном. Задержавшись на пороге, секретарь лукаво смотрит на Ребекку, и вдруг правый глаз его дергается, словно подмигивая. Ненадолго отлучившись, он вновь появляется с деревянным подносом, на котором холодная курица, бокал и кувшинчик с водой, потемневшая от времени пивная кружка, миска с пикулями и корнишонами, солонка, два яблока и хлебная буханка. Опустив поднос на стол, из кармана он достает нож и двузубые вилки. Затем снимает и бросает на кровать сюртук. Ребекка не двигается, уставившись в пол. Секретарь садится за стол и, управляясь ножом, делит курицу.

— Поешь-ка.

Ребекка усаживается напротив, но качает головой, отказываясь от предложенной половины грудки.

— Лучше отдам мужу и отцу.

— Нельзя. Не хочешь сама, подкорми ублюдка. Давай. — Секретарь кладет грудку на хлебный ломоть. — Ешь, пока виселица не грозит. — Правый глаз опять дергается, будто в тике. — Муж и отец так не пируют. А могли бы. Я выслал им хлеба с сыром. И что ты думаешь? Говорят, не желают дьявольской еды. Так и лежит на тротуаре. Из милостыни вышел грех.

— Нет, то не грех. Спасибо тебе.

— И вам также за отпущенье грехов.

В короткой молитве Ребекка преклоняет голову, затем начинает есть. Секретарь поочередно вгрызается в ножку и ломоть, все сдабривая соленьями. Жрет, не заботясь о манерах. Такова жизнь: голод не тетка, не до пустяков. Ребекка наливает воду в бокал, подцепляет корнишон, потом другой и третий. От безмолвного предложения второй половины грудки отказывается, но берет яблоко. Когда сотрапезник превращает курицу в груду костей и допивает эль, Ребекка спрашивает:

— Как тебя зовут?

— По-королевски. Джон Тюдор.

— Где ты выучился так лихо писать?

— Скорописи-то? На практике. Дело пустяшное, как набьешь руку. А ежели потом сам не разберу, чего накарябал, то сочиняю. Могу казнить иль миловать, как мне заблагорассудится.

Правый глаз опять щурится в тике.

— Читать я умею, — говорит Ребекка, — а пишу только имя.

— Ну и ладно.

— Нет, я б и писать выучилась.

Секретарь не отвечает, но лед в отношениях растоплен.

— Ты женат?

— Угу. И свободен.

— Как так?

— Женился на одной, тебя еще языкастее. Пасть разевала, только чтоб спорить да перечить. Вот уж кто пригодился б Джо Миллеру {165} ! Ты ей — брито, она тебе — стрижено! Раз отдубасил ее, так она не стерпела и сбежала. Оказала великую милость.

— Куда ж подевалась?

— А кто ее знает. Куда бабы деваются? К черту либо другому мужику. В смазливости до тебя ей далеко. Сгинула, и слава богу. — Вновь подмигивание. — Вот такую, как ты, я б еще стал разыскивать.

— Так и не вернулась?

— Нет. — Секретарь досадливо дергает плечом. — С той поры много воды утекло. Шестнадцать годов минуло.

— Давно служишь одному хозяину?

— Давненько.

— Стало быть, ты знал Дика?

— Никто его не знал. Поди его пойми. А вот он тебя, кажись, спознал. Чудеса, да и только.

Ребекка опускает глаза:

— Он же мужчина.

— Да ну?

Расслышав насмешку, Ребекка недоуменно смотрит на собеседника. Тот переводит взгляд на окно, затем вновь обращает его на девицу:

— Не слыхала, что ль, об этаком, когда греховодила?

— Об чем?

— Да ладно тебе! Тоже мне, святая! Нынче стоко порассказала, кому, как не тебе, разбираться в мужиках. Ужель не почуяла?

— Что-то в толк не возьму…

— Есть гнусный грех, противный естеству. Когда слуга — хозяин, а тот ему — слуга.

В ответ на долгий взгляд Ребекки секретарь слегка кивает, отметая ее сомнения; веко его опять дергается.

— Да нет…

— Не подмечала?

— Никогда.

— Даже в голову не приходило?

— И мысли не было.

— Что ж, ладно, святая наша простота. Ежели не спросят, об том молчи. И не дай тебе бог обмолвиться на стороне, коли жизнь дорога.

Со двора доносятся цокот копыт, противный скрежет окованных колес по булыжнику и понуканье кучера. Привстав, секретарь выглядывает в окно. Карета выезжает, и писец, не оборачиваясь, бормочет себе под нос:

— Он примет что угодно, только не сие.

Секретарь отходит к кровати и надевает сюртук.

— Оставлю тебя на пару минут. Оправься и пойдем к мистеру Аскью.

Ребекка кивает.

— Говори правду. Не бойся. Он лишь с виду такой.

— Иного не говорила. И не стану.

— Правды-то две, дорогуша. То, что кажется правдой, и всамделишная. Первой мы поверим, но ищем вторую.

— Говорю то, во что сама верю.

У двери секретарь оборачивается:

— Да уж, такую я б стал разыскивать.

Глаз его вновь подмаргивает, и он выходит вон.

В: Ну что, голуба, продолжим. Не забудь, ты под присягой. Сперва ответь: известно ль тебе об содомском грехе?

О: Да.

В: Не случилось ли подметить, что его сиятельство и слуга их пали его жертвой и ему предаются?

О: Нет и еще раз нет.

В: При вашей первой встрече не было ль какого намека, что в том истинная причина немочи его сиятельства?

О: Не было.

В: А позже?

О: Нет.

В: Не приходило на ум, что в том-то все и дело, что б тебе ни говорили?

О: Я слыхала, у тех совсем иная манера. В нашем заведенье их знали, прозывая «голубками» иль «милашками». Повадка их совсем не мужская: фатоватые злобные хлыщи, отъявленные сплетники. В обиде на весь свет и всех проклинают, будучи прокляты сами.

В: Его сиятельство не таков?

О: Никоим образом.

В: На представленьях с Диком не отдавалось ли приказа об способе, противном естеству?

О: Ни словом, ни жестом. Сидел будто каменный.