Дэниел Мартин - читать онлайн книгу. Автор: Джон Фаулз cтр.№ 95

— Возьмите телохранителей. Сколько душе угодно.

На самом деле особых уговоров не потребовалось. Компромисс по поводу провожатых был достигнут: будет присутствовать её сестра. Звали её Марджори, но Мириам называла её Тянучкой. Пунктуальность, видимо, не была её сильной чертой.

Впрочем, как выяснилось, она не была сильной чертой их обеих. На ленч они явились с опозданием, но без извинений. Обе явно были здесь неуместны, и обе чувствовали это: как только уселись, начали кусать губы и фыркать от смеха. Я понял, что такое не очень часто с ними случалось. Под тем — не таким уж фальшивым — предлогом, что для включения их в сценарий я должен больше знать об их жизни, я принялся вытягивать из них их историю. Они постепенно оттаивали. Для того мира, в котором они теперь обретались, они обладали поистине восхитительным отсутствием застенчивости. Всё происходившее было для них игрой, забавой, над ними подшучивали — и они подшучивали в ответ. Очень скоро я почувствовал себя чуть ли не в роли дядюшки, развлекающего двух школьниц. Всё доставляло им неимоверное удовольствие — и еда, и вино, и люди вокруг, и количество потраченных денег. Им тоже любопытно было побольше узнать обо мне. Я заговорил о Голливуде и обронил несколько знаменитых имён, так как знал, что им хотелось услышать эти имена; потом говорил им о кинобизнесе — более честно, чем они привыкли слышать. Я ничего определённого им не обещал. Младшая из сестёр, Марджори Тянучка, которая была, пожалуй, миловиднее Мириам, была и менее разговорчива, чем она: чуть суше или, может быть, чуть более неприязненна… во всяком случае больше настороже, чем сестра, как будто это она была старшей. Ей было девятнадцать. Мириам — на год больше.

Должно быть, они заранее договорились о каком-то сигнале. Чуть слишком неожиданно Тянучка поднялась из-за стола:

— Извиняюсь. Мне на свидание надо.

Когда она ушла, я спросил — с кем? Мириам пожала плечами:

— А я почём знаю? С парнем каким-нибудь.

Я предположил, что с продюсером.

— Не-а. С ним только по ночам.

— Я вчерне набросал сцену. Хотите, поедем, вы её прочтёте?

— Ага, лады. Только обещайте не смеяться.

Теперь уже не было подозрительности. Только подобающая случаю скромность, и мне большого труда стоило удержаться от улыбки.

В такси, по дороге домой, вспомнив, о чём я говорил, она вдруг спохватилась:

— По-честному, не надо мне заливать. Я всякого повидала.

— А я вовсе не шутил насчёт картины.

— Да знаю я. — Она опять фыркнула. — Проверила про вас.

— Вот и молодец.

— На просмотре не разобрала, вы кто — просто трепач или, может, глаз на меня положили.

— Ну а теперь?

— А теперь ясно, нет разве? И вы теперь знаете, что мы, по правде-то, обыкновенные дуры.

Но сказано это было лукаво, а её усмешка говорила, что не такие уж они дуры, после чего нормальный диалог уже был невозможен.

Так оно и завязалось. Мы всё же некоторое время попритворялись, что читаем сцену, — у неё не очень-то получалось, но к тому времени мысли у обоих были заняты вовсе не сценарием. Когда дело дошло до дела, она выскользнула из одежды и оказалась в постели раньше меня; и в постели в ней обнаружилась та же мешанина противоположных черт, что и раньше. Каким-то образом она ухитрялась быть одновременно нежно-стыдливой и далеко не несведущей в сексе; застенчивой и пытливой, холодной и страстной; понимающей, что она хороша в постели, и в то же время слегка озадаченной: с чего это я вдруг взял на себя труд быть с ней?

Была допущена лишь одна фальшивая нота. Мы ещё лежали в постели, когда она спросила:

— Ну, теперь мне что, катиться отсюда?

— А ты хочешь уйти?

— Нет, если ты не хочешь.

И я принялся её изучать — «занялся разысканиями». И она, и Тянучка — обе формально жили с родителями в доме, который назывался — или, во всяком случае, я так воспринимал их произношение — «Огромный угорь». Жить там они не хотели: вечные скандалы, не столько из-за пуританских взглядов родителей-кокни («понимаешь, они сами-то не больно святые, по всему судить, так мой предок не дурак был гульнуть в своё время, подонок был из подонков, слов нет»), сколько из чисто профессиональных опасений. Родители всё ещё исполняли свой номер, что-то вроде комического речитатива с песнями, в старом стиле; номер назывался «Король и королева в жемчугах», раньше в нём участвовали и обе девушки. Мириам считала, что дело тут в какой-то ревности, зависти: «Потому они видют, мы сами свою жизнь строим». Ну и глупо с их стороны — она познакомилась с «правдой жизни» уже в пятнадцать, а они все знали про это, и кто он, и что, и ни фига не могли сделать… Он был акробат, из той же концертной труппы. «А я втюрилась до смерти, понимаешь, по правде, проходу бедолаге не давала — куда ему деваться? Ну мамаша моя хотела его в суд, да только я сказала, что скажу там — это всё я сама. Ну ты ж понимаешь, если б он… а только справедливость должна же быть, верно?» Парней с тех пор хватало, только ни с кем она долго не могла быть: она вроде бы переросла уже этот «Укромный угол», его обитателей и посетителей. А сестра?

— Ох Господи ты Боже мой! Ну честно… он такой извращенец старый… Я ему, видишь, тоже по душе пришлась. Понимаешь, да?

— Догадываюсь.

— А я ему — да пропади ты пропадом. Жалко — не пропал.

Мгновение спустя она спросила — тон был вполне деловой, равнодушно-любознательный:

— Ну а я — как, нормально? Тебе нравится?

Я на деле доказал, что нравится. Потом мы недолго поспали, и наступил вечер — половина седьмого. Сценарий у меня шёл с опережением графика. Мы решили, что она проведёт у меня и ночь, и отправились в кино, а потом поужинать. Когда вернулись, она позвонила в «Угол» — родителям, разговор был предельно кратким. Она не придёт; у неё всё прекрасно. «С другом. Я знаю, что делаю, ма. Ну, она… это ж её дела, не мои, верно?» Она положила трубку и повернула ко мне опечаленную физиономию.

Назавтра она — по моему приглашению — переехала ко мне. Я к тому времени уже понял, что жизнь с ней будет простой и лёгкой; в этом смысле я, конечно, её использовал: я не разрешал ей вмешиваться в мои дела, мешать мне работать; думаю, я обращался с ней как с любимым зверьком, которого надо кормить, ласкать, одевать, немножко чему-то учить, но которому вовсе не обязательно отдавать всю свою душу и всё своё внимание. Она была из тех молодых женщин, что отличаются одновременно сообразительностью и абсолютным незнанием очень многих вещей; к тому же она обладала великолепным защитным механизмом — подозрительностью ко всякому превосходящему знанию. Читать было ей не по силам, хотя время от времени она пыталась это делать. Но я очень скоро обнаружил, что она была по-своему умна и имела собственные суждения о том, что касалось каких-то иных вещей: одежды, еды, фильмов, которые мы с ней смотрели, даже выставок. Кое-что из того, что знала она, перепадало и мне, особенно это касается фильмов. Одним из глупейших качеств создателей коммерческого кино я считаю их полное незнание того, как работает сознание рядового кинозрителя. Никакие предварительные просмотры, никакой анализ зрительских реакций не стоят и получаса потраченного времени по сравнению с тем, что узнаёшь по собственному опыту; даже сегодня, если мне кажется, что я заношусь выше зрительских голов, я пытаюсь увидеть свой фильм глазами Мириам. Она обожала сентиментальность и зрелищность. Но я сводил её посмотреть несколько классических лент, и на современные серьёзные фильмы, какие там шли, тоже сводил. Поначалу она презрительно фыркала и сопротивлялась, но очень скоро оценила высокое качество игры и режиссуры — думаю, не только для того, чтобы доставить мне удовольствие.