Но как бы там ни было, я уверен, что, даже когда мне было
девятнадцать, я сумел распознать, что история про Фродо и его попытки
избавиться от Кольца Всевластия относится ко второй категории. Это были
приключения очень британской компании пилигримов на фоне расплывчатых
северно-мифологических декораций. Мне понравилась идея поиска — очень
понравилась на самом деле, — но меня не особенно заинтересовали ни дюжие
деревенские персонажи Толкиена (это не значит, что они мне не понравились,
потому что они мне понравились), ни его лесистые скандинавские пейзажи. Если бы
я попытался сделать что-нибудь в том же духе, я бы все сделал неправильно.
Так что я ждал. В 1970-м мне исполнилось двадцать два, и у
меня в бороде уже появились первые седоватые пряди (я так думаю, отчасти тому
виной две с половиной пачки «Pall Mall» в день), но даже когда тебе двадцать
два, ты еще можешь позволить себе подождать. Когда тебе двадцать два, время еще
на твоей стороне, хотя злой патрульный уже ошивается по соседству и
расспрашивает о тебе.
А потом, в почти пустом кинотеатре («Bijou» в Бангоре, штат
Мэн, если это кому-нибудь интересно) я посмотрел фильм Серджио Леоне «Хороший,
плохой, злой». И где-то на середине фильма я понял, что я хочу написать: книгу
поиска, проникнутую толкиеновской магией, но в обстановке величественных до
абсурда вестерн-декораций Леоне. Если вы видели этот безумный вестерн по
телевизору, вы никогда не поймете, о чем я сейчас говорю — прошу прощения, но
это так. В кинотеатре, на широком экране, «Хороший, плохой, злой» — грандиозная
эпопея, вполне сравнимая с «Бен Гуром». Клинт Иствуд предстает великаном
восемнадцати футов ростом, и каждый волосок на его заросших щетиной щеках — по
размерам как раз с молоденькое деревце. Морщинки у губ Ли Ван Клифа глубоки,
как каньоны, и на дне каждого может быть червоточина (см. «Колдун и кристалл»).
Пустыня, кажется, протянулась как минимум до орбиты планеты Нептун. А ствол
каждого из револьверов — огромный, почти как Голландский тоннель.
Но декорации — это не самое главное. Больше всего мне
хотелось передать это внушительное ощущение эпического размаха,
апокалиптического размера. И то, что Леоне вообще не рубил в географии Америки
(согласно одному из его героев, Чикаго — это где-то в районе Феникса, штат
Аризона), только способствовало ощущению смещенной реальности, что пронизывало
весь фильм. И в своем непомерном воодушевлении — которое, как я себе мыслю,
бывает только у очень молодых — я хотел написать не просто очень длинную книгу,
а самую длинную популярную книгу в истории. У меня это не получилось, хотя я
честно пытался и кое-что все-таки сделал: все семь томов «Темной Башни» — это
одна цельная книга, единое повествование, и первые четыре тома занимают больше
двух тысяч страниц, если в издании в мягкой обложке. Последние три тома
занимают еще две с половиной тысячи страниц, если в рукописи. Я вовсе не
утверждаю, что количество равнозначно качеству; я лишь говорю, что хотел
написать длинный эпос и в какой-то мере добился, чего хотел. Если вы меня
спросите, почему я хотел это сделать, я не отвечу. Потому что не знаю, что
отвечать. Может быть, это связано с тем, что я родился и вырос в Америке: строй
выше, копай глубже, пиши длиннее. Но когда тебя спрашивают: «А зачем?» — ты
задумчиво чешешь репу. С чего бы это? Сдается мне, это тоже идет от того, что
мы американцы. В конце концов, мы отвечаем так: «Тогда мне показалось, что это
хорошая мысль».
3
И что еще характерно для девятнадцати: это такой возраст, в
котором многие так или иначе застревают (если не в физическом смысле, то уж
точно — в эмоциональном и умственном). Годы проходят, и вот однажды ты
смотришься в зеркало и вполне искренне недоумеваешь: «Откуда эти морщины?
Откуда это дурацкое брюхо? Черт, мне же всего девятнадцать!» Мысль совершенно
не оригинальная, но ты все равно удивляешься.
Время белит сединами бороду, отнимает прыгучесть и силы, а
ты все равно продолжаешь считать — глупенький дурачок, — что оно на твоей
стороне. Умом-то ты понимаешь, что это не так, но сердце отказывается в это
верить. Если тебе повезет, злой патрульный, который прищучил тебя за превышение
скорости и за то, что ты слишком уж развеселился, поднесет тебе к носу
нюхательную соль. Собственно, что-то подобное произошло и со мной в конце
двадцатого века. Злой патрульный явился мне в виде микроавтобуса «плимут»,
который сбил меня на дороге в канаву.
Года через три после этой аварии я раздавал автографы на
своей книге «Почти как „бьюик“ („From A Buick Eight“) в магазине „Borders“ в
Дирборне, штат Мичиган. И вот подходит ко мне один парень и говорит, что он
жутко рад, что я остался в живых. (Мне часто это говорят, гораздо чаще, чем:
„Какого черта ты не окочурился там, на месте?“)
— Мы сидели с одним моим другом, и тут сообщили, что вас
сбила машина, — сказал этот парень. — А мы сидели, как два дурака, качали
головами и все приговаривали: „А как же Башня?! Она опрокидывается, она падает,
ой, блин, теперь он ее никогда не закончит“.
Та же самая мысль приходила и мне — беспокойная мысль о том,
что, построив Темную Башню в коллективном воображении миллиона читателей, я
должен беречь ее, пока люди хотят про нее читать. Может быть, это будет всего
лишь пять лет; а может — пятьсот, я не знаю. Книги в жанре фэнтези, и не только
хорошие, но и плохие (даже сейчас, я уверен, кто-то читает „Монаха“ или
„Варни-вампира“), похоже, живут очень долго. Роланд защищает Башню по-своему:
он пытается обезопасить Лучи, что поддерживают Башню. А я должен ее защитить —
я это понял после аварии, — закончив историю стрелка.
В течение продолжительных пауз между написанием и
публикацией первых четырех частей „Темной Башни“ я получил сотни писем на тему
„ай — ай-ай, как не стыдно“ и „пусть тебя загрызет совесть“. В 1998-м (иными
словами, когда я жил и работал под ошибочным впечатлением, что мне все еще
девятнадцать) я получил письмо от „82-летней бабульки, не хочу загружать Вас
своими проблемами, НО!!! что-то стала совсем плоха“. Бабушка написала, что жить
ей осталось, может быть, всего год („14 месяцев в лучшем случае, рак разъел
меня всю“), и поскольку она не надеется и не ждет, что я закончу историю
Роланда за это время и исключительно для нее, она попросила меня, пожалуйста
(ну пожалуйста), рассказать ей вкратце, чем все это закончится. Больше всего
меня тронуло (но все-таки не настолько, чтобы немедленно взяться за
продолжение) ее клятвенное заверение, что она не расскажет об этом „ни единой
живой душе“. А еще через год — может быть, после аварии, когда я надолго
загремел в больницу — одна из моих референтов, Марша Ди Филиппо, получила
письмо от одного человека, приговоренного к смертной казни то ли в Техасе, то
ли во Флориде, который просил о том же: рассказать, чем закончится эта история.
(Он обещал унести эту тайну с собой в могилу, от чего меня бросило в дрожь.)
Я бы выполнил просьбу этих людей — и прислал бы им краткое
изложение дальнейших приключений Роланда, — если бы мог, но, увы, я не мог
этого сделать. Потому что и сам не знал, как там все повернется и что будет со
стрелком и его друзьями. Для того чтобы это узнать, мне надо было писать. У
меня был приблизительный план в начале, но он как-то забылся. (И черт с ним,
наверное, это был не такой уж и стоящий план.) Остались только обрывочные
заметки („чик-чирик, не бойся… дам тебе я хлебных крошек“ — написано на
листочке, который лежит передо мной на столе, когда я пишу эти строки). И вот
наконец после долгого перерыва, в июле 2001 года, я снова взялся за „Темную
Башню“. К этому времени я уже понял, что мне давно уже не девятнадцать и что я
тоже подвержен хворям и немощам бренной плоти. Я уже понял, что когда-нибудь
мне будет шестьдесят и, может быть, даже семьдесят. И мне хотелось закончить
свою историю, прежде чем злой патрульный заявится в последний раз. Меня
совершенно не радовала перспектива запомниться вместе с „Кентерберийскими
рассказами“ и „Тайной Эдвина Друда“.