Год смерти Рикардо Рейса - читать онлайн книгу. Автор: Жозе Сарамаго cтр.№ 35

Победа тем не менее досталась левым. Еще на следующий день газеты оповестили свет о том, что, судя по первым впечатлениям, правые одержали верх в семнадцати провинциях, но при окончательном подсчете голосов выяснилось, что число левых депутатов превышает число правых и центристов вместе взятых. Не то что поползли, а просто поскакали слухи о готовящемся военном перевороте, куда вовлечены генералы Годед и Франко, однако слухи были опровергнуты, и президент Алькала Самора поручил Асанье сформировать кабинет, так что посмотрим, Рамон, что из этого выйдет и пойдет ли это на пользу твоей Галисии. А здесь, на этих улицах, то и дело видишь хмурые лица, кто озабочен по-настоящему, а кто и прикидывается огорченным итогами голосования, но что, если не радость, означает этот блеск в глазах? — но понятие «здесь» не обозначает даже Лиссабона, не говоря уж о всей стране, и откуда нам знать, что там происходит; «здесь» — это всего лишь тридцать улиц между Каиш-до-Содре и Сан-Педро-де-Алкантара, между площадью Россио и Кальярис, «здесь» — это город в городе, окруженный невидимыми стенами, которые охраняют его от невидимой осады, город, где вперемежку живут осажденные и осаждающие, и они считают друг друга другими, чужими, посторонними, и глядят друг на друга недоверчиво: одни взвешивают свою власть и хотят еще, другие рассчитывают свои силы и находят, что их недостаточно, и одному Богу известно, какую болячку надует нам из Испании этот ветер. Коммунизм не за горами, объяснил Фернандо Пессоа и добавил так, что это можно было счесть иронией: Вам не везет, милейший Рейс, вы удрали из Бразилии, чтобы уж до конца жизни ничто не омрачало ваше спокойствие, а в соседней, можно сказать, квартире — большой переполох, смотрите, как бы в один прекрасный день не высадили двери и в ваше жилище. Сколько раз вам повторять, что я вернулся из Бразилии из-за и ради вас. И все-таки не убедили. Да я и не стремлюсь вас убедить, а только прошу мнение свое держать при себе. Не сердитесь. Я жил в Бразилии, теперь нахожусь в Португалии, где-то ведь мне надо жить, у вас при жизни хватало ума понимать и более сложные вещи. В том-то и драма, дражайший Рейс, что где-то надо жить и понимать, что не существует места, которое не было бы местом, поскольку жизнь не может быть ничем иным, кроме жизни. Ну, наконец-то, узнаю вас. А если бы я и остался неузнанным — что мне до этого? Горшая из бед — то, что человек не может увидеть самого себя на горизонте, хотя, окажись он там, испытал бы страшное разочарование, ибо есть у горизонта одна неприятная особенность — он удаляется по мере нашего к нему приближения. Ну да, мы плаванье свершим на корабле. На борт которого мы нс взойдем по сходням. Если уж мы поддались сентиментальной слабости и взялись наперебой цитировать Алваро де Кампоса, который когда-нибудь обретет вполне заслуженную славу, утешьтесь в объятиях своей Лидии, если еще длится эта ваша любовь, и учтите, что мне и такой не досталось. Покойной ночи, Фернандо. Покойной ночи, Рикардо, скоро карнавал, развлекайтесь и в ближайшие дни на меня не рассчитывайте. Этот разговор имел место в маленьком — столиков на шесть — невысокого пошиба кафе, никто из посетителей которого не знал их. Поднявшийся было Фернандо Пeccoa снова сел: Знаете, мне пришло в голову, что на карнавал вам стоило бы нарядиться укротителем — лакированные сапоги, рейтузы в обтяжку, красный доломан с бранденбурами. Красный? Красный, это самый подходящий цвет, а я оденусь смертью — черный балахон с намалеванными на нем костями; вы будете хлопать бичом, я — пугать старух: Я за тобой, ну-ка, идем! — и щупать девиц, и на бале-маскараде нам с вами обеспечен первый приз. Никогда не танцевал на балах. Не танцевали и не надо — надо лишь, чтобы люди слышали, как щелкает кнут, и видели кости. Года наши уже не те для подобных развлечений. Говорите за себя, у меня больше возраста нет, и, сделав это заявление, Фернандо Пессоа встает и выходит на улицу, под дождь, и стоящий за стойкой говорит сидящему за столиком: Куда же это ваш друг пошел — вымокнет ведь, ни плаща у него, ни зонтика. Ничего, он привык, ему даже нравится.

Рикардо Рейс, вернувшись в отель, сразу же ощутил в атмосфере некое лихорадочное оживление, словно ополоумели все пчелы улья сего, а поскольку совесть его была нечиста, то сразу подумал: Все открылось. Он ведь в глубине души романтик, он полагает, что в тот день, когда станет известно об интрижке с Лидией, его со скандалом выселят из «Брагансы», и потому постоянно пребывает в этом страхе, если это, конечно, страх, а не вялое желание, чтобы именно так все и произошло: вот какое возникает противоречие, неожиданное для человека, заявляющего о своей отъединенности от мира и вместе с тем желающего, чтобы этот мир на него навалился при первом подозрении, что история всплыла и обсуждается под хихиканье втихомолку, и, разумеется, достоянием гласности она стала благодаря Пименте, который недомолвками ограничиваться не станет. В блаженном неведении пребывают виновные, и еще ничего не знает Сальвадор, и еще неизвестно, каков будет его приговор, когда завистливый доносчик, неважно, мужчина или женщина, явится к нему и скажет: Что же это за срам такой, сеньор Сальвадор! — и хорошо, если управляющий, следуя давнему примеру и оправдывая данное ему при крещении имя [24] , которое иногда способно подвигнуть своего носителя на благородные душевные движения, ответит: Кто из вас без греха, пусть первым бросит в них камень. В ту минуту, когда объятый внутренним трепетом Рикардо Рейс подходит к стойке, Сальвадор что-то кричит в телефон, но тут же выясняется, что повышенный тон разговора вызван всего лишь отвратительной слышимостью: Ей-Богу, он будто на Луне, алло, алло, да, сеньор Сампайо, мне нужно знать, когда вы прибудете, да! да! да, вот теперь немного лучше, дело в том, что у нас неожиданный наплыв постояльцев, почему? из-за испанских событий, да-да, из Испании, очень много народу приехало оттуда, сегодня? двадцать шестого? понял, после карнавала, очень хорошо, зарезервируем вам два номера, что вы, сеньор доктор, как вы могли подумать, вы наш — постоянный клиент, прежде всего мы обязаны заботиться об интересах наших друзей, три года — это не три дня, поклон сеньорите Марсенде, да, сеньор доктор, вот тут рядом со мной доктор Рейс, он вам тоже кланяется, и это чистая правда: Рикардо Рейс знаками и словами, которые можно прочесть по губам, но не услышать, в самом деле шлет доктору Сампайо и дочери его сердечный привет и делает это по двум причинам: при других обстоятельствах первой и главной стало бы его стремление напомнить о себе Марсенде, пусть и через посредство третьего лица, но в данном случае, он стремится прежде всего и всего лишь подружиться с Сальвадором, продемонстрировать, что считает его ровней себе, и таким образом лишить его властных полномочий: это противоречие только кажется неразрешимым и вопиющим, поскольку не сводятся отношения между людьми к сложению или вычитанию — о, сколько раз казалось нам, что мы приобрели что-то, а на деле оставались в убытке, сколько раз прикидывали мы потери и протори, а оказывались с прибылью, и пахло тут уже не суммой, а произведением. Сальвадор торжествующе, благо ему удалось провести с городом Коимброй разговор своевременный и окончательный, повесил трубку и теперь отвечает на «Что стряслось?» Рикардо Рейса: Как снег на голову, нагрянули три испанских семейства, два из Мадрида, одно из Касереса, беженцы. Что? Ну да, убежали от коммунистов — те ведь победили на выборах. Не коммунисты, а левые. Какая разница? Неужели и вправду — беженцы? Даже в газетах было. Не заметил. Но с этой минуты не заметить было уже невозможно. Из-за дверей доносится испанская речь, можно даже не напрягать слух, звучный язык Сервантеса ничем не заглушишь, в иные времена не было на всей планете места, где бы не говорили по-испански, нам такого добиться никогда не удавалось. За ужином стало видно и очевидно, что беженцы — люди состоятельные, о чем можно было судить и по одежде, и по изобилию выставленных напоказ у мужчин и у женщин драгоценностей — колец, перстней, запонок, галстучных булавок, заколок, браслетов, цепочек, кулонов, серег, брошек, колье, ожерелий, брелков — в которых золото и брильянты сверкали вперемежку с изумрудами, рубинами, сапфирами, бирюзой, и по тому, как громко новоприбывшие перекликались со стола на стол, словно бахвалясь триумфом своего несчастья — право, не уверен, есть ли смысл соединять в одной фразе столь противоречащие друг другу слова. Но других Рикардо Рейс не находит, не знает, как еще определить странную смесь властности и плаксивой мстительности, звучавшую в том, как произносили они: Los rojos [25] , кривя губы, точно это брань, и ресторан в отеле «Браганса» вдруг сделался похож на театральную сцену — того и гляди, появится на ней изящный кальдероновский Кларин и скажет: Escondido, desde aquí toda la fiesta he dе ver, и понимать это следует так, что испанский праздник откроется ему из Португалии, pues уа la muerte по mе hallará, dos higas para la muerte [26] . A официанты — Рамон, Фелипе и еще третий, ну, тот, впрочем, португалец из Гуарды — носятся по залу особенно проворно и заметно волнуются, они всякое в жизни видали и не в первый раз обслуживают соотечественников, но не в таком количестве и не по таким причинам попавших в Лиссабон, однако не замечают, пока еще не заметили — а вот со стороны это отлично видно, — что многочленные семейства из Мадрида и Касереса держатся с ними отнюдь не как с земляками, в чьи братские объятия бросила их злосчастная судьбина, и произносят «галисийцы» так же, как и «красные», если только вместо ненависти поставить презрение. Рамон, впрочем, перехватив брошенный на него злобный взгляд в сопровождении бранного шипения, что-то уже почувствовал, раз, подавая блюдо Рикардо Рейсу, не сумел сдержаться: Могли бы и в номерах оставить свои цацки, никто их не тронет, «Браганса» — почтенное заведение, и, произнося эту сентенцию, не знает Рамон — не то бы переменил бы свое мнение насчет отеля, — что горничная Лидия шастает по ночам в двести первый номер. И все же будем справедливы — ну, хотя бы когда мы можем себе позволить такую роскошь — к этим людям, которые в страхе прибежали к нам, собрав драгоценности, сняв деньги с банковских счетов, прихватив, словом, все, что было возможно при столь поспешном отъезде, признаем, что чем-то и на что-то же им нужно жить: окажись они здесь с пустыми руками, разве тот же Рамон, движимый милосердием, дал бы им хоть медный грошик, ссудил бы хоть пятак, да и с какой стати ему это делать, об этом ни слова нет в заповедях Христова учения, а если в вопросах давания и одалживания еще как-то можно руководствоваться призывом «Возлюби ближнего, как самого себя», признаем все же, что не хватило двух тысячелетий для того, чтобы Рамон возлюбил ближних своих из Мадрида и Касереса, хоть и утверждает автор «Заговора», будто мы выбрались на верный путь, на столбовую дорогу, и ныне труд идет по ней об руку с капиталом, и, вероятно, сойдясь на братский ужин в термах Эсторила, определят наши прокуроры и депутаты, кто же должен будет дорогу эту мостить.