– Поехали, парень.
Роланд сжал бока Быстрого. Мерин двинулся в сторону Джонаса.
И внезапно Роланда осенило. Знание, как случалось потом не раз, пришло
ниоткуда: секунду назад он пребывал в полном неведении, и тут же ему
открывалась истина.
– Кто послал тебя на запад, червяк? – спросил он, проезжая
мимо Джонаса. – Корт не мог, ты слишком стар. Его отец?
Скуку, что поселилась на лице Джонаса, как ветром сдуло. На
мгновение мужчина с седыми волосами превратился в ребенка: потрясенного,
пристыженного, мучающегося от боли.
– Да, отец Корта, я вижу это по твоим глазам. И теперь ты
здесь, у Чистого моря… да только в действительности ты на западе. Душа такого
человека, как ты, не может покинуть запад.
Револьвер Джонаса с такой скоростью перекочевал из кобуры в
руку что только сверхзоркие глаза Роланда могли уловить это движение. Среди
мужчин пробежал шумок, то ли изумления, то ли восторга.
– Джонас, брось дурить! – рявкнул Ленджилл. – Ты не можешь
их убить после того, как мы положили столько сил, чтобы взять их живыми.
Джонас не слышал. Его глаза широко раскрылись, уголки рта
дрожали.
– Думай, что говоришь, Уилл Диаборн, – прохрипел он. –
Выбирай слова. А не то я с тобой быстро разберусь.
– Прекрасно, застрели меня. – Роланд вскинул голову, в упор
посмотрел на Джонаса. – Стреляй, изгнанник. Стреляй, червяк. Стреляй,
неудачник. Ты будешь жить в изгнании и умрешь как жил.
На мгновение он подумал, что Джонас сейчас выстрелит,
почувствовал, что смерть совсем рядом, и приготовился принять ее: достойный
конец для того, кто с такой легкостью позволил себя поймать. О Сюзан он и
думать забыл. И вообще все застыло: ветер, трава, мужчины, пешие и конные,
лошади.
А потом Джонас вернул курок в исходное положение и сунул
револьвер в кобуру.
– Везите их в город и судите, – бросил он Ленджиллу. И чтобы
ни одного волоска не упало с их головы до моего приезда. Если уж я сейчас не
убил одного из них, удержитесь и вы. А теперь в путь.
– Трогайтесь. – Голос Ленджилла разительно переменился.
Нарочитая властность напрочь исчезла. Похоже, он осознал (слишком поздно), что
принял участие в игре, ставки в которой оказались чересчур высоки для него.
Они тронулись. И тут Роланд обернулся в последний раз.
Презрение, которое увидел Джонас в этих холодных юных глазах, отстегало его
сильнее, чем те кнуты, что многие годы назад, в Горлане, превратили его спину в
лохмотья.
6
Когда они скрылись из виду, Джонас вошел в бункер, поднял
половицу, под которой хранился арсенал молокососов, но обнаружил там только два
револьвера. Пара шестизарядных, с темными рукоятками, несомненно, револьверы
Диаборна, исчезли.
Ты на западе. Душа такого человека, как ты, не может
покинуть запад. Ты будешь жить в изгнании и умрешь, как жил.
Руки Джонаса принялись за дело, разбирая револьверы, которые
Катберт и Ален привезли с запада. Из револьвера Алена даже не стреляли, не
считая пристрелочных выстрелов. Выйдя из бункера, Джонас разбросал отдельные
части револьверов во все стороны, вкладывая в каждый бросок всю силу, пытаясь
избавиться от ледяного синего взгляда и потрясения, испытанного от слов
Диаборна. Он-то пребывал в полной уверенности, что его тайна погребена навечно.
Рой и Клей могли о чем-то догадываться, но наверняка они ничего не знали.
А теперь, еще до заката солнца, всему Меджису станет
известно, что Элдред Джонас, седоволосый регулятор с вытатуированным на руке
гробом, всего лишь неудавшийся стрелок, не выдержавший экзамена на мастерство.
Ты будешь жить в изгнании и умрешь как жил.
– Возможно, – Джонас смотрел на сгоревший дом, но не видел
его. – Но я проживу дольше, чем ты, юный Диаборн, и умру, когда твои кости уже
сгниют в земле.
Он вскочил на коня, развернул его, резко дернув поводья, и
поскакал к СИТГО, где его ждали Рой и Клей. Поскакал быстро, но глаза Роланда
не отставали от него.
7
– Просыпайся! Просыпайся, сэй! Просыпайся! Просыпайся!
Слова приходили из далекого далека. Даже когда ее начала
трясти чья-то рука и Сюзан поняла, что проснуться придется, ей потребовалось
немало усилий, чтобы разлепить веки.
Уже какую неделю она не могла выспаться, а тут крепко
заснула, хотя на это не рассчитывала… особенно в эту ночь. Она лежала без сна в
роскошной спальне в Доме-на-Набережной, ворочаясь с боку на бок. Ночная рубашка
задралась вверх и сбилась комом под поясницей. Встав по малой нужде, Сюзан
скинула эту мерзкую хламиду, швырнула в угол и забралась в постель голой.
Как выяснилось, именно шелковая ночная рубашка и мешала ей
спать. Как только голова Сюзан коснулась подушки, она вырубилась. Именно
вырубилась, а не заснула, провалилась в черную пустоту, где не было места даже
снам.
И вот этот назойливый голос. Эта рука, трясущая ее с такой
силой, что голоса моталась из стороны в сторону по подушке. Сюзан попыталась
отползти в сторону, свернуться калачиком, прижав колени к груди, протестовать,
но рука продолжала ее трясти. Не утихал и голос.
– Просыпайся, сэй! Просыпайся! Во имя Медведя и Черепахи,
просыпайся!
Голос Марии. Сюзан поначалу не узнала его, потому что Марию
что-то очень расстроило. Такого с ней раньше не случалось, но теперь Сюзан
почувствовала, что девушка на грани истерики.
Сюзан села, вырвавшись-таки из объятий сна, но соображала
еще плохо. Одеяло свалилось ей на колени, обнажив грудь, но она даже не
попыталась прикрыться.
Прежде всего ее удивил свет, вливающийся в окна, яркий. Не
сразу, но она поняла, в чем дело: никогда она так не залеживалась в кровати.
Боги, сейчас уже часов десять, а то и позже.
"А еще крики, доносящиеся снизу. До дворце мэра обычно
царили тишина и покой. До двенадцати часов слышалось лишь цоканье копыт
лошадей, которых конюхи выводили на утреннюю прогулку, шик-шик-шик метлы
Мигуэля, подметающего двор, да постоянный гул прибоя. В это утро тишина
сменилась криками, проклятиями, топотом копыт уносящихся лошадей, взрывами
злобного смеха. Что-то происходило за стенами ее комнаты, может, не в этом
крыле дворца, но неподалеку: Сюзан слышала, как по коридору бегали люди в
сапогах.
И кто поразил ее, так это Мария. Ее смуглое лицо посерело, а
обычно аккуратно причесанные волосы висели патлами. Только землетрясение,
подумала Сюзан, могло помешать ей привести себя в порядок.
– Мария, что случилось?