3
Те, кто попал в сети тяжелых наркотиков, будь то героин,
дьявольская трава, настоящая любовь, зачастую пытаются сохранить шаткое
равновесие между секретностью и экстазом, шагая по канату жизни. Сохранить
равновесие, удержаться на канате сложно даже при ясной голове, а уж в состоянии
эйфории практически невозможно. И уж совершенно невозможно, если речь идет о
длительном промежутке времени.
Роланд и Сюзан пребывали в эйфории. Спасало их лишь одно:
они знали об этом. Да и секрет этот им предстояло хранить не вечно, а лишь до
ярмарки Жатвы. А то и меньше, если Большие охотники за гробами перейдут к
решительным действиям раньше. Первый ход могли сделать и другие игроки, думал
Роланд, но при любом раскладе не обошлось бы без Джонаса и его людей. И они
представляли собой наибольшую опасность для юношей из Привходящего мира.
Роланд и Сюзан соблюдали осторожность, максимальную
осторожность, на которую способны пребывающие в эйфории юноша и девушка.
Никогда не встречались в одном месте дважды кряду, никогда не таились,
направляясь на встречу. В Хэмбри всадники считались частью пейзажа, но вот
прячущихся, крадущихся замечали сразу. Сюзан никогда не пыталась сказать, что
едет на прогулку с подругой (хотя у нее и были подруги, которые прикрыли бы
ее): тем, кому нужно алиби, есть что скрывать. Она чувствовала, что тетю Корд
тревожат ее частые отлучки, особенно ранним вечером, но пока та принимала часто
повторяемое объяснение Сюзан: ей нужно время, чтобы побыть в одиночестве,
подумать о своем обещании и сжиться с ответственностью, которую она взвалила на
себя. Ирония судьбы, но именно такой совет ей дала ведьма с Кооса.
Они встречались в ивовой роще, в пустующих сараях на
северной оконечности бухты, в хижине овцевода неподалеку от Кооса, в
заброшенной лачуге сквоттера [Squatter – незаконно поселившийся на незанятой
земле (англ.).] в Плохой Траве. В грязных, вонючих помещениях, ничем не
отличающихся от притонов, в которых собираются наркоманы, чтобы предаться
пороку, но Сюзан и Роланд не замечали ни прогнивших досок стен лачуги, ни дыр в
крыше хижины, ни запаха сетей, брошенных в угол лодочного сарая. Они обезумели
от любви, и для них всякий шрам на лице мира обретал неземную красоту.
Дважды в эти горячечные недели они использовали красный
камень за павильоном, чтобы уговориться о встрече, а потом внутренний голос
предупредил Роланда, что делать этого больше не стоит: камень хорош для детей,
играющих в секреты, а он и его любовь – уже не дети. Если их накроют, то
изгнание будет для них самым мягким наказанием. Красный камень уж очень
заметен, а перехваченная записка – пусть неподписанная и вроде бы ни о чем –
смертельно опасна.
Оба решили, что целесообразнее прибегнуть к помощи Шими. Под
глупой улыбкой, не сходящей с его лица, скрывалось удивительное… да,
благоразумие. Роланд долго размышлял над этим и не смог подобрать более точного
слова. Умение молчать объяснялось не хитростью. Хитрость не имела к Шими ни
малейшего отношения. Кто мог назвать хитрым человека, который не умел солгать,
не отведя глаз?
Услугами Шими они воспользовались шесть раз, три – чтобы
назначить встречу, два – чтобы переменить место, один – отменить: Сюзан
заметила всадников с ранчо «Пиано», собирающих табун неподалеку от лачуги в
Плохой Траве.
Внутренний голос, предупредивший Роланда о том, что красный
камень опасен, ничего не говорил о Шими… но заговорила совесть, и когда он
наконец поделился своими сомнениями с Сюзан (завернувшись в одеяло, голые, они
лежали в объятиях друг друга), выяснилось, что и ее совесть неспокойна. Они
поступали несправедливо, подставляя парня под удар. Придя к этому выводу,
Роланд и Сюзан решили договариваться о встречах без посредников. Если она не
может встретиться с ним, сказала Сюзан, на ее подоконнике будет сохнуть красная
рубашка. Если он не сможет приехать, то оставит белый камень в северо-восточном
углу двора по другую сторону улицы напротив конюшни Хуки. На крайний случай у
них оставался красный камень за павильоном. Рискованный способ, все так, но
лучше, чем подвергать опасности Шими.
Поначалу Катберт и Ален не верили своим глазам, наблюдая за
превращением Роланда в «наркомана». Но в итоге недоумение, зависть, удивление
сменились ужасом. Их послали в тихое, безопасное место, они же угодили в самое
сердце заговора. Приехали в феод, где вся верхушка переметнулась на сторону
злейшего врага Альянса. Их личными врагами стали три крутых парня, на счету
которых не один и не два десятка покойников. Однако они не падали духом и
чувствовали себя более чем уверенно, потому что ими командовал их друг,
которого они почитали за полубога после того, как он победил Корта (выбрав
оружием сокола!) и стал стрелком в неслыханно юном возрасте – в четырнадцать
лет. Тот факт, что им выдали оружие, наполнял их гордостью при отъезде из
Гилеада, но ничего не значил теперь, когда они начали осознавать, какие силы
противостоят им в Хэмбри и Меджисе. Они могли рассчитывать только на Роланда. И
теперь…
– Он словно револьвер, брошенный в воду! – воскликнул как-то
вечером Катберт, вскоре после отъезда Роланда на встречу с Сюзан. Над крыльцом
бункера висела четвертушка набирающей силу Охотничьей Луны. – Только богам
известно, выстрелит ли он вновь, даже если его вытащат из воды и просушат.
– Не гони лошадей. – Ален посмотрел на обнесенное перилами
крыльцо и, чтобы развеселить Катберта (при обычных обстоятельствах для этого не
требовалось никаких усилий), спросил: – А где дозорный? Пораньше отправился на
боковую?
Однако этот вопрос еще больше разозлил Катберта. Грачиный
череп он не видел несколько дней, сколько именно, он сказать не мог и
воспринимал его пропажу как дурной знак.
– Отправился, но не спать. – Катберт бросил злобный взгляд
на запад, куда умчался на своем большом мерине Роланд. – Видно, я его потерял.
Как некоторые теряют разум, сердце и здравый смысл.
– С ним все будет в порядке. – Голосу Алена недоставало
уверенности. – Ты знаешь его так же хорошо, как и я, Берт… знаешь всю жизнь, мы
оба знаем. С ним все будет в порядке.
Когда Катберт ответил, в голосе не слышалось свойственной
ему смешливости:
– Сейчас я не могу сказать, что знаю его. Они оба пытались
поговорить с Роландом, каждый по-своему. В обоих случаях реакция была
одинаковой, точнее, она напрочь отсутствовала.
Мечтательный (с легким оттенком тревоги) отсутствующий
взгляд, который появлялся в глазах Роланда в ходе этих односторонних дискуссий,
хорошо знал любой, кто пытался воззвать к здравому смыслу наркомана. Взгляд
этот говорил о том, что для Роланда не существовало ничего, кроме лица Сюзан,
запаха кожи Сюзан, упругости тела Сюзан под его руками. Окружающий Роланда мир
уменьшился до размеров Сюзан.
– Я даже немного ненавижу ее за то, что она с ним сделала, –
продолжил Катберт, и Ален услышал в его голосе то, чего никогда раньше не было:
ревность, раздражение, страх. – Пожалуй, немного – мягко сказано.