И тут Матс заплакал, совсем как девочки в зеленой форме.
— Я должен забыть и skolpadda?
— Да, — Сюзанна вспомнила гипнотизера, которого видела в
каком-то телевизионном варьете-шоу, может того же Эда Салливана. — Никакой
черепахи вы не видели, но до конца дня будете пребывать в прекрасном
расположении духа, слышите меня? Будете чувствовать себя… — «словно выиграли
миллион баксов, крон»? Возможно миллион баксов для него ничего не значил, а
миллиона крон не хватило бы на стрижку. — Будете чувствовать себя так, будто
вас назначили послом Швеции в ООН. И перестаньте тревожиться насчет любовника вашей
жены. К черту его, так?
— Йя-я, к черту этого парня! — воскликнул Матс и уже
заулыбался, пусть и продолжал плакать. Что-то удивительно детское проглянуло в
этой улыбке. Глядя на нее, Сюзанна одновременно радовалась и огорчалась. Ей
захотелось сделать для Матса ван Вика что-то еще, раз уж была такая
возможность.
— А ваш кишечник…
— Йя-я?
— Будет ко конца вашей жизни работать, как часы, — Сюзанна
подняла черепашку повыше. — Когда вы обычно справляете большую нужду, Матс?
— Сразу после завтрака.
— Пусть так и будет. До конца вашей жизни. Если только вы не
будете заняты. Будете опаздывать на встречу или куда-то еще, просто скажите… э…
Матурин, и желание облегчиться перенесется на следующий день.
— Матурин.
— Совершенно верно. А теперь идите.
— Я не могу взять skolpadda?
— Нет, не можете. Идите, сейчас же.
Он уже шагнул от скамьи, остановился, вновь посмотрел на
Сюзанну. И хотя щеки оставались влажными, на губах играла хитрая, даже озорная
улыбка.
— Может, мне следует взять ее? Может, она моя по праву?
«Давай поглядим, что получится из твоей затеи, козел», —
подала голос Детта, но Сюзанна, которая все больше и больше чувствовала себя
лидером этой странной триады, по крайней мере, на текущий момент, осадила ее.
— Почему вы так сказали, друг мой? Скажите, прошу вас?
Озорства в улыбке прибавилось. «Только не говори, будто не
понимаешь», — читалось в ней. Так, во всяком случае, воспринимала эту улыбку
Сюзанна.
— Матс, Матурин. Матурин, Матс. Вы чувствуете?
Сюзанна чувствовала. Хотела сказать ему, что это всего лишь
совпадение, потом подумала: «Кэлла, Каллагэн».
— Я чувствую. Но skolpadda не ваша. И не моя.
— Тогда чья? — умоляюще. И, прежде чем рассудок смог
остановить ее (хотя бы скорректировать ответ), Сюзанна сказала правду, которую
знали душа и сердце:
— Она принадлежит Башне, сэй. Темной Башне. И туда я ее
возвращу, если будет на то воля ка.
— Да пребудут боги с тобой, леди-сэй.
— И с тобой, Матс. Долгих тебе дней и приятных ночей.
Она проводила шведского дипломата взглядом, потом посмотрела
на вырезанную из слоновой кости черепашку: «А ведь это забавно, не так ли,
Матс, старина?» Миа черепашка не интересовала, ее заботило только одно: «Этот
отель. Там будет телефон?»
3
Сюзанна — Миа сунула черепашку в карман синих джинсов и
заставила себя подождать двадцать минут на скамье в скверике. Провела это
время, восхищаясь своими отросшими ногами (кому бы они ни принадлежали, ножки
были, что надо) и шевеля новенькими пальцами в новых (отобранных, украденных)
туфлях. Однажды закрыла глаза и перенеслась к зал управления «Догана». Желтых и
красных огней прибавилось, машины, установленные под полом, гудели сильнее, но
стрелка на индикаторной шкале, маркированной СЮЗАННА — МИО лишь на чуть-чуть
сдвинулась по желтому сектору в сторону красного. На полу начали появляться
трещины, как она и предполагала, но пока они не выглядели угрожающими.
Ситуация, конечно, оставляла желать лучшего, но Сюзанна склонялась к тому, что
с этим можно жить. «Чего мы ждем? — спросила Миа. — Почему мы здесь сидим?»
«Я даю шведу шанс сделать в отеле все, что нам нужно, и
уйти», — ответила Сюзанна.
И когда она решила, что времени прошло достаточно и номер
наверняка заказан, собрала мешки, поднялась, пересекла Вторую авеню и двинулась
по Сорок шестой улице к отелю «Плаза-Парк».
4
Вестибюль заливал приятный глазу послеполуденный свет,
отраженный стоящими угловыми панелями зеленого стекла. Сюзанна никогда не
бывала в таком прекрасном зале, разумеется, за пределами собора святого
Патрика, и все-таки чувствовалось в нем что-то чужое. «Потому что это будущее»,
— подумала она. Видит Бог, свидетельств тому она видела предостаточно. Автомобили
стали меньше, их обводы разительно изменились. Большинство молодых женщин,
которые попались ей по пути, выставляли напоказ нижнюю часть живота. Виднелись
и бретельки бюстгальтеров. Лишь увидев их четвертый или пятый раз кряду на
коротком отрезке Сорок шестой улицы, Сюзанне удалось убедить себя, что это
какой-то необъяснимый изыск моды, а не случайная небрежность хозяйки
бюстгальтера. В ее дни, если из-под платья вдруг вылезала бретелька или подол
комбинации, женщина стремглав бросалась в ближайший туалет и приводила одежду в
порядок. Что же касается голых животов…
"С голым животом тебя арестовали бы где угодно, за
исключением разве что Кони-Айленда
[33]
, — подумала она. — Двух мнений тут
быть не может".
Но наибольшее впечатление на нее произвело другое, ощущение,
что город стал больше. И она подразумевала под этим не только высоту домов.
Город гремел. Вибрировал от распирающей его энергии. Даже воздух нес в себе
особый отпечаток Нью-Йорка. Женщины, которые стояли в ожидании такси на
тротуаре перед отелем (с виднеющимися бретельками или без оных), могли быть
только нью-йоркскими женщинами; швейцары (два, а не один), которые
останавливали такси, могли быть только нью-йоркскими швейцарами; таксисты (она
изумлялась, как много среди них черных, и даже увидела одного в тюрбане), могли
быть только нью-йоркскими таксистами, но все они стали… другими. Мир точно
сдвинулся. Словно ее Нью-Йорк, Нью-Йорк 1964 года, играл в детской бейсбольной
лиге, а этот выступал в одной из высших
[34]
.
Войдя в вестибюль, Сюзанна остановилась, чтобы достать
черепашку из кармана джинсов и собраться с духом. Слева находился салон
красоты. Там сидели две женщины, о чем-то оживленно болтали, и взгляд Сюзанны
на мгновение задержался на них. Она просто не могла поверить своим глазам,
настолько женщины оголили ноги. Действительно, их юбки (эти полоски материи
считались юбками? Ха-ха) едва прикрывали признаки пола. А ведь она смотрела не
на девочек-подростков или молоденьких студенток. Этим женщинам было глубоко за
тридцать (а может, и за шестьдесят, она же не знала, каких успехов добилась
наука за последние тридцать пять лет).