— Спасибо, отец, я действительно устала. Но если вы не против, мне хотелось бы посидеть рядом с Беном. Вдруг ему что-нибудь понадобится.
Старик коснулся ее плеча.
— Вы верный друг, если так тревожитесь о нем.
Она промолчала. Слова священника затронули ее.
— Я посижу с ним, а вы отдыхайте, — продолжил Паскаль. — Я сегодня бездельничал, так что силы у меня есть. За целый день выслушал две исповеди, раза три покормил цыплят и подоил Арабеллу, благослови Господь это милое создание.
Ту ночь священник провел у постели раненого англичанина, читая Библию при свете свечи. Бен все время метался и стонал. Около четырех утра он проснулся на миг и спросил:
— Где я?
— У друзей, Бенедикт, — ответил священник. Он погладил липкий от пота лоб Бена, и тот, успокоившись, снова заснул. — Отдыхайте. Вы в полной безопасности. Я буду молиться за вас.
35
Лежа на спине, Бен попробовал пошевелить ногами. Задача оказалась трудной. Он перемещал их понемногу, по дюйму. Растягивать раненые мышцы было очень больно. Он стиснул зубы, с огромным усилием приподнялся на локте и поставил ноги на пол. Его одежда аккуратно лежала на стуле. Он одевался почти полчаса.
Посмотрев в окно, Бен увидел деревенские крыши, холмы и дальние горы, поднимавшиеся к ясному небу. Он сердито обругал себя за то, что допустил до такого. Он с самого начала недооценивал опасность этого задания. И вот теперь Бен оказался здесь и застрял в тихой заводи Лангедока. Умирающий ребенок нуждается в помощи, а он едва может пошевелить ногами, превратившись в бесполезную обузу. Схватив свою флягу, Бен сделал большой глоток.
«Хотя бы это у меня еще получается».
Жаль, он не мог достать целую бутылку, а лучше две или три.
Вспомнив о дневнике алхимика, Бен неловко согнулся и выудил его из рюкзака. Он лег на кровать, пролистал несколько потрепанных страниц и углубился в чтение.
«3 сентября 1926 года
Неизбежное случилось: ученик бросил вызов мастеру. Сегодня Дакен поспорил со мной в лаборатории, и, пока я записываю эти строки, его слова по-прежнему звучат в моих ушах. Глаза юноши пылали огнем. Сжатые кулаки он вытянул вдоль тела.
— Я не понимаю, мастер! — выкрикнул он. — Неужели мы должны быть безжалостными эгоистами? Как вы можете скрывать столь важное знание от людей, когда оно способно принести человечеству огромную пользу? Сколько добра оно могло бы сделать для общества! Только подумайте, как оно изменило бы нашу цивилизацию!
— Нет, Николя, — настаивал я. — Это не эгоизм, а обычная осторожность. Наши находки важны, ты прав. Но они слишком опасны, чтобы раскрывать их всем. Только посвященным адептам позволено иметь такое знание.
Юноша испепелил меня сердитым взглядом.
— Тогда я не вижу в нем смысла! — вскричал он в отчаянии. — Вы уже состарились, большая часть вашей жизни прошла в поисках и опытах. И все это окажется напрасным, если вы не примените полученное знание. Если вы не используете его для улучшения мира!
— Ты слишком молод, Николя, — ответил я. — Твоя наивность не позволяет тебе понять огромный мир, которому ты хочешь помогать. Не все люди чисты сердцем. Есть и те, кто готов использовать наше знание в угоду своей алчности, ради собственных целей. Они не сделают ничего хорошего, но обратят древнюю мудрость во зло.
На столе рядом с нами лежал кожаный футляр, где хранился свиток катаров. Я поднял его и потряс над головой.
— Будучи прямым наследником этого знания, я не дам тебе превратить его в смертельное орудие. Мои предки сознавали важность наших секретов. Они сохраняли тайны любой ценой. Катары знали, какие негодяи жаждут завладеть древним знанием, и понимали, что произойдет, если премудрость попадет в чужие руки. Они отдавали свои жизни, чтобы сохранить ее…
— Мне ясны ваши мотивы, но, мастер…
Я перебил его.
— Знание, которым нам повезло обладать, — это сила, а сила — опасная вещь. Она разлагает человеческую совесть и привлекает к себе зло. Я предупреждал тебя об ответственности. Не забывай об этом! Ты поклялся, что будешь молчать. — Склонив голову, я печально добавил: — Боюсь, я открыл тебе слишком многое.
— Значит, вы не собираетесь рассказывать мне остальное? Как насчет второго великого секрета?
Я покачал головой.
— Прости, Николя. Ты слишком молод и опрометчив для такого знания. Я не могу исправить содеянного, но больше ты ничего не получишь — во всяком случае, до тех пор, пока не докажешь свою мудрость и зрелость.
Услышав эти слова, он выбежал из лаборатории. Я видел, что мой ученик был на грани слез, и понимал, что между нами произошел разрыв. Мое сердце болело… как будто в него вошел нож».
Бен услышал шаги и поднял голову. Дверь спальни тихо приоткрылась. В проеме появилось лицо Роберты.
— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросила она, внося в комнату поднос.
Бен закрыл дневник.
— Я в порядке.
— Вот, посмотри. Я приготовила это для тебя. — Она поставила на стол чашку с дымившимся куриным супом. — Поешь, пока горячий.
— Как долго я был в забытьи?
— Два дня.
— Два дня?
Он сделал глоток из фляги и поморщился от боли в боку.
— Тебе лучше не пить. Ты на антибиотиках. — Роберта вздохнула и нахмурилась. — По крайней мере, съешь что-нибудь. Тебе нужно набраться сил.
— Наберусь. Ты не могла бы подать мне рюкзак? Там мои сигареты.
— Сейчас достану.
Она наклонилась. Бен откинулся на подушку и закрыл глаза. Перебирая вещи, Роберта выронила на пол небольшой предмет. Она подняла его и с любопытством посмотрела на маленькую фотографию в серебряной рамке. Почему этот старый потертый снимок лежал в рюкзаке? Судя по сгибам и обтрепанным краям, Бен годами носил его в бумажнике. На фотографии была изображена симпатичная девочка восьми-девяти лет, с веснушками, белокурыми волосами и сияющими голубыми глазами. Она улыбалась в камеру с выражением неподдельного счастья.
— Кто это, Бен? Какая красивая девочка.
Роберта повернулась к нему и отшатнулась от неожиданности. Бен смотрел на нее с холодной яростью. В таком состоянии она никогда прежде его не видела.
— Положи фотографию на место! — рявкнул он. — И убирайся отсюда!
Когда она спустилась по лестнице, отец Паскаль заметил ее недоумение и гнев. Положив ладонь на ее руку, священник тихо произнес:
— Порой, когда мужчине больно, он начинает сердиться и говорить слова, о которых потом горько сожалеет. Бен не хотел обидеть вас.
— Он вел себя омерзительно. И рана не может служить ему оправданием.