В машине повисла предгрозовая тишина. Оба они почувствовали, что Алан зашел слишком далеко, и ни один из них не понимал, что заставило его в таком резком тоне завершить свою речь. Возможно, вытянутое лицо Донны так действовало Алану на нервы. Он не хотел, чтобы Донна была сейчас здесь, чтобы она встречалась с людьми вроде Джемси и другими, ему подобными деятелями. Он хотел защитить ее от всего этого. В то же время глубокое презрение Донны к его собственному образу жизни, к образу жизни Джемси, вообще к суете, в которой они погрязли, раздражало Алана. «Я оказываю ее старику громадную услугу, черт побери, и вследствие этого мне приходится иметь с ней дело. Вот это — настоящая суматоха».
Донна ответила ему нарочно спокойным голосом.
— К вашему сведению, Алан Кокс, я с радостью жила бы в многоквартирном доме и была бы счастлива иметь хотя бы одного ребенка.
Алан расслышал в ее голосе глубинную тоску по материнству и понял только теперь, что он тут наговорил. «Мне следовало бы помнить, ведь Джорджио рассказывал мне, сколько лет они безуспешно пытались заиметь ребенка. Но они даже усыновлением заняться не могли — из-за гнусных дел Джорджио… Мне хочется собственной ногой врезать себе по губам!» — Он остановил машину и повернулся к ней.
— Мне очень жаль, Донна. Это сказано безотносительно кого-либо. Я просто не подумал. Простите меня.
Она уставилась на расплывавшийся перед глазами пейзаж и подавила подступившие слезы: «Если бы Алан Кокс мог представить себе, как страстно до сих пор мечтаю качать ребенка на руках, зная, что он — мой собственный! Я с радостью отдала бы за это все, что у меня есть».
Он положил ладонь ей на запястье, но она стряхнула его руку.
— Со мной все в порядке, Алан. Давайте поедем дальше, а? Теперь вы умело и справедливо поставили меня на место, и я больше не забуду о том, как подобает вести себя маленькой женщине, рабе своего мужчины.
Алан почувствовал желание повернуть ее лицом к себе и обнять, но он понимал: этот шаг может стать роковым.
— Можно я вам кое-что скажу, Донна?
— А разве вас остановит, если я отвечу «Нет!»?
— Я говорю серьезно, дорогая. Вы вызвали на поверхность все, что во мне было плохого. Не знаю, почему это случилось, но вышло именно так. Есть что-то такое во всем вашем облике, что до крайности раздражает меня. Вы очень самоуверенны, смотрите на всех сверху вниз, и в то же время вам нужны эти люди, чтобы они вытащили вашего мужа из тюрьмы, которого засадили туда не на минуточку, а на восемнадцать лет. И вы только из-за этого якшаетесь с отбросами общества. Вы смотрите свысока на них, чуть опустив свой хорошенький носик, хотя вы и сами ничуть не лучше их! Во всяком случае, сейчас не лучше. Вы были выше их до того, как завязли во всем этом, но теперь — нет. Вы так же испачканы отныне, как они. Чем скорее вы поймете это и перестанете играть в чертову мать Терезу из Алькатраса, тем быстрее мы с вами найдем общий язык… Я уже говорил вам, что у средней домохозяйки менталитет именно как у домохозяйки, и никакого другого быть не может. Мужчина в ее жизни — вот кто опустил ее на дно. Хорошенько запомните это, дорогая, потому что это утверждение распространяется и на вас. Вы ходите не на «Бинго-шоу», а в модные рестораны и в клубы. Вам нет нужды время от времени ездить на выходные в Саутэнд — вы отправляетесь на Карибы. Но ведь это то же мясо, Донна, только под разной подливкой, черт побери! Ну, вот, вы опять меня раздражаете. Ну какого черта так происходит?!
Донна повернулась к нему. Глаза у нее сверкали.
— Я не знаю, почему я раздражаю вас, мистер Кокс, но честно признаюсь: наши чувства взаимны. А что по поводу этого вашего навязшего в зубах вздора насчет домохозяек, скажу так. Вы кто — в некотором роде социолог? У меня есть степень по социологии, возможно, вам это будет интересно узнать, но я никогда не читала ничего, хотя бы отдаленно напоминающего тот бред, что я сегодня выслушала.
— То, что знаю я, дорогая, невозможно почерпнуть из книг, — покачал головой Алан. — Это приходит только вместе с жизненным опытом. Запомните это!..
Он посмотрел ей в лицо, испытывая постоянно преследовавшее его теперь острое влечение к ней. Он впервые ощутил подобное в то самое мгновение, как увидел ее. Алан перевел дух. Синие глаза Донны гневно сверкали, придавая особую эффектность ее красоте; волосы обрамляли лицо густой гривой. Она задрала свой и без того упрямый острый подбородок; нежные губы дрожали от ярости. Алан мысленно застонал: «В действительности я хотел бы немедленно вытащить ее из машины и от души трахнуть. Вот в чем дело». Он уже понимал это. Алан Кокс был неравнодушен к Донне. И, как нарочно, цеплялся в разговорах за то, что больнее всего ранило: напоминал Донне о ее неспособности иметь детей. Он осознавал, что ведет себя, как противный, злобный тип, ему даже было стыдно, но он все равно не сожалел об этом. Внутренний голос подсказывал ему, что с нее непременно надо сбить спесь. И сделать это требовалось до того, как они приедут в Глазго, до того времени, когда Донна познакомится с людьми, о которых он ей говорил. Она представляла себе трущобы примерно, как жизнь в Кэннинг-тауне, где жили мамаша и папаша Брунос. Никогда в своей жизни она не жила в настоящих лачугах, среди жестоких людей.
«Глазго научит ее реальной жизни. Равно как Ливерпуль или простонародные районы Лондона. — Алан искоса глянул на ее лицо, чтобы поскорей успокоиться. — Она все равно останется такой, какая есть; ей повезло, что она никогда не жила так, как довелось мне. Повезло, что ей ни разу в жизни не приходилось ограничивать себя в чем-то, беречь каждый грош и гадать, где раздобыть себе еду. Ей везло всю ее жизнь… Но миссис Благонравная Женщина очень скоро утратила все свои замечательные качества — сразу, как только ее мистер Благонравный Мужчина свернулся в трубочку наподобие девятимиллионной купюры. Тем не менее она смотрит на меня сверху вниз, как и на всех людей, с кем имеет дело. Очень жаль, что Донна не смотрит таким образом на своего муженька. Но ведь она не знает и половины того, в чем замешан Джорджио…» — Его раздражение почти прошло.
— Мне очень жаль, Донна.
Она медленно облизнула губы — получился некий неосознанный эротический жест.
— И вовсе вам не жаль, Алан. Для вас я — просто назойливая корова, и это понятно. Что ж, давайте и я вам кое-что скажу. А мне нравится, что я такая. Да от этого я на седьмом небе! Думаете, я не понимаю, во что могу оказаться втянутой — и по одной-единственной причине. Все из-за моего Джорджио. Но мне не пришлось выбирать — это само собой обрушилось на меня. А вот вы, например, чем можете оправдать тот образ жизни, который прежде вели? Вы — убийца, и сами же в этом признались. Боже мой, да вы и вам подобные в своих попытках самооправдания откровенно смехотворны! Не рассказывайте мне о бедности, я все об этом знаю. Люди вроде вас постоянно тычут мне это под нос. Дарю вам мысль, драгоценную, как алмаз. Можете сунуть ее себе куда хотите, мистер Кокс. Люди сами делаются отбросами общества, а вовсе не домашние условия делают их такими. Вспомните об этом, когда в следующий раз подниметесь по лестничному маршу в одном из знакомых вам многоквартирных домов и наткнетесь на грязь, презервативы и мочу. Вам отнюдь не обязательно было становиться преступником — вы добровольно избрали для себя такой путь. Далеко не каждый бедный мальчик становится гангстером или грабителем. Это был ваш собственный выбор. Так что оставьте всю вашу душещипательную ерунду при себе, приберегите ее на будущее — может, пригодится. Меня же это не трогает.