– Команда! Мотаем! – завопил кто-то.
Дерущиеся кинулись в разные стороны – видимо, и это было им
не впервой. Потоптанные вскакивали и резво бежали следом. Кати перезаряжала
пистолет.
– Я же тебе говорила, – сказала она. – Ничего
хорошего. Поехали?
– Поехали, – сказал я. – К Штенгеру.
Побеседуем.
– Значит, так, – наставлял я, когда мы поднимались
по лестнице. – Жди здесь. Если он выскочит, продемонстрируй ему пистолет и
загони обратно.
– Что ты затеял?
Не ответив, я позвонил.
Дверь открыл сам Штенгер, заработавший в битве великолепный
синяк под левый глаз. На его лице медленно гасла слащавая улыбочка,
предназначенная для кого-то другого. Он был по пояс гол, взъерошен, в руке
держал коробочку с пудрой – приводил себя в порядок. Апостол Штенгер. Мессия.
– Чем обязан? – недоуменно спросил он, пряча пудру
за спину. – Я, право…
Я протиснулся мимо него и пошел прямиком в комнату. Он
тащился следом, бормоча, что ему некогда, что к нему должна прийти дама и он
при всем желании не может уделить мне времени. В комнате пахло духами и хорошим
коньяком, повсюду валялись четвертушки сиреневой бумаги, исписанные бисерным
старушечьим почерком. Я поднял одну с кресла.
На крыльях не подняться
нам до Луны,
совсем другим приснятся
цветные сны…
– Вы еще и поэт? – сказал я.
– Все-таки, чем могу… – начал он, останавливаясь
передо мной.
– Молчать, – сказал я, смахнул с кресла бумаги и
сел. Достал пистолет, снял его с предохранителя и положил на стол.
Демонстративно посмотрел на часы. Штенгер молча разевал рот.
– Это – для того, чтобы вы поняли, что дело
серьезное, – кивнул я на пистолет. – Вы расскажете мне все, что вам
известно о вурдалаках.
– Но, Алехин…
– У меня мало времени, – сказал я.
Рассыпав пудру, Штенгер с бегемотьей грацией прянул к двери,
распахнул ее. Я не видел Кати, но там все было в порядке – пиит захлопнул дверь
и задом пятился в комнату, нещадно топча свои сиреневые вирши.
– Даю вам минуту, – сказал я. Жалости у меня к
нему не было – слишком многое приходилось вспомнить. – Вы расскажете мне
все, что вам известно о вурдалаках.
Довольно долго мы смотрели друг другу в глаза. И наконец он
отвел взгляд.
– Хорошо, – сказал он. – Можно, я оденусь? И
выпить бы…
– Валяйте, – разрешил я. – Только без
фокусов.
Он ушел в другую комнату, захлопал там дверцами шкафа. Я
вышел на площадку и поманил Кати:
– Иди, садись, только не вмешивайся.
К нам вышел Штенгер с большой буквы – вальяжный, приодетый и
причесанный.
– Вот, – сказал он, бросив передо мной свёрнутый в
трубку лоскут ткани. – Больше у меня ничего нет.
И глотнул прямо из горлышка, обливая крахмальный пластрон. Я
развернул лист. Это была карта континуума и в то же время карта острова – его
очертания повторялись и здесь, но если верить проставленному в милях масштабу,
созданный пришельцами мирок был больше острова раз в тридцать. Этакая чечевичка
сто двадцать миль на девяносто. Прекрасная карта с дорогами, четкими надписями:
«Город», «Ревущие Холмы», «Мохнатый Хребет», «Вурдалачьи Леса», указаны даже
мало-мальски крупные лесные тропы, родники и форпосты Команды. Кати заглянула
мне через плечо и восхищенно ахнула.
– Иди в машину, я скоро, – сказал я ей. Она вышла,
прижимая карту к груди.
– Откуда у вас это, Штенгер? – спросил я. –
Украли небось?
– Джулиана дала, – сумрачно ответил он, допивая
остатки коньяка. – А к ней, по-моему, карта попала от Мефистофеля, я точно
не знаю и не собираюсь выяснять…
– От кого?
Выслушав его довольно долгий рассказ, я удивился не на
шутку. Оказалось, что наряду с вурдалаками, драконами и таинственными
обитателями отдаленных окраин, о которых рассказывают то ли глупые, то ли
страшные небылицы, существует еще некий Мефистофель. Живет он неизвестно где,
появляется когда каждый день, когда раз в год, обладает способностями, которых
нет и не может быть у обыкновенных людей, все знает, всех видит насквозь,
задает непонятные вопросы, и, хотя никому вроде бы не причинил вреда, бытует
стойкое мнение, что лучше от него держаться подальше. Сам Штенгер лицом к лицу
встречался с ним всего раз, месяц назад, чисто случайно, и улизнул переулками
под первым пришедшим в голову благовидным предлогом.
Окончательно добило меня то, что по всем приметам этот их
Мефистофель как две капли воды походил на таинственного незнакомца,
беседовавшего со мной у обломков «Орлана», и это навело на мысль, от которой
стало жарко: неужели я в первые же часы пребывания здесь встретил одного из
пришельцев, сыгравшего со мной шутку? Его способности, превышающие
человеческие, его осведомленность в географии… Остается надеяться, что это не
последняя наша с ним встреча.
– Мефистофель вам сам сказал, что его так зовут, или
это прозвище?
– Так его у нас называют.
– Логично, – сказал я. – И метко. Прощайте,
Штенгер.
На лестнице я подумал, что и Штенгер, и проповедник, в
сущности, глубоко несчастные люди. Можно и должно их презирать, но трудно ненавидеть.
Два несомненно умных человека познали свой мир и сломались, не выдержали,
показалось, что жить не для чего. То, что у них есть последователи, не
удивительно. Удивительно, что их терпят. На месте Ламста я давно перепорол бы
недоумков в холщовом, а Штенгеру с проповедником сунул в руки по лопате и
заставил заняться делом. Яму, что ли, копать. А потом закапывать. Жизнь от
этого не стала бы прекраснее и благолепнее, но смертей, разбитых судеб и
глупостей поубавилось бы…
Кати сидела, развернув карту. Глаза у нее сияли. Она
неохотно отложила лоскут и включила мотор.
– Насколько я понимаю, ты везешь меня к вам? –
спросил я.
– Ага.
– В Команду?
– В Отдел Исследований.
– А в чем между ними разница?
– Команда воюет, а Отдел занимается исследованиями.
– И много вас?
– Со мной – трое.
– Могучая кучка… – сказал я с сомнением.
Глава 7
На двери скромного трехэтажного здания в шесть окон по
фасаду висела рукописная выцветшая табличка: «Отдел Исследований». По-моему,
весь Отдел размещался на первом этаже, а остальные были пусты и необитаемы со
дня сотворения этого мира. Даже решеток на окнах не имелось.
Кати открыла дверь, и мы вошли. Стояла тишина, пахло
сургучом и пылью, и по коридору прохаживалась толстая рыжая кошка. Пират
вопреки канонам был с ней в самых теплых отношениях – они радостно устремились
друг к другу, обнюхались и пошли рядышком в глубь коридора, кошка с собакой.