И даже в американском комбинезоне, так вашу штатовскую маму,
холодно.
Да. Спартак, как это ни смешно выглядело со стороны, летел
выполнять задание Сталина по бомбежке Берлина на советском самолете... но в
американском комбинезоне.
А что, скажите на милость, можно было поделать?!
Этот неуклюжий Павлов, который должен был быть на месте
Спартака, но столь удачно повредил ножку во время футбола, оказался парнем на
редкость суеверным. Котляревский знавал подобных летунов – скажем, если закурит
перед полетом, а пепел с сигареты не будет стоять столбиком, осыплется раньше
последней возможной затяжки, то удачи в задании не жди, и он, летун, станет по
этому поводу всячески от задания уклоняться. Или если прикрепишь на стекле
какую-нибудь висячую игрушку, а та свалится в полете, то, согласно примете,
тебя ждут-поджидают еще более верные кранты... И так далее.
Да и сам Спартак, признаться, скрупулезно соблюдал некоторые
ритуалы, кои обязаны были привести к успешному возвращению после боевой
операции... А что тут такого? Он сам видел: все тот же незапамятный Жорка
Игошев постоянно брал с собой в кабину фотографию Любови Орловой. Не то чтобы
он млел по советской актрисе – просто пунктик такой был. И фото он оставил
в истребителе на запасном аэродроме, а к нему, к истребителю, отправился на
«уточке». Без фотографии... И – вот вам результат.
Или, скажем, некий капитан, еще перед войной, всегда, все
время, перед тем как лезть в кабину, три раза хлопал свою «спарку» по фюзеляжу.
Ну, вроде, не боись, напарник, вернемся... А однажды посадил вместе с собой в
кабину курсанта и – то ли забыл, то ли постеснялся выказать суеверие перед
молодым, – однако ж не похлопал. И обоих потом отскребали от ВПП лопатами...
В общем, Спартак, когда ему новые соратники по секрету
передали, что охромевший Павлов никогда – понял, брат? – никогда! –
не поднимался в воздух в каком-либо ином комбезе, кроме как вот в этом, прости
господи, заокеанском, Спартак сначала не поверил. Но посмотрел на слишком уж
серьезные рожи штурмана Берковича и стрелка-радиста Черкесова и... и убедился,
что парни не шутят.
Американский комбинезон, дескать, спас Павлова в Испании,
где он и получил его в подарок.
Американский комбинезон спас Павлова в начале войны, когда
по причине нештатной формы (а именно заграничного комбеза) его не допустили к
полетам и даже отдали под трибунал, но в результате из всего соединения выжил
он один, и трибунал отменили, потому как и без того воевать некому было.
И еще неоднократно спасал Павлова этот комбез в разных
ситуациях, о которых здесь и сейчас нет ни места, ни времени рассказывать.
Короче, Спартак вынужден был согласиться с экипажем и
нацепил сию бесову одежу, хоть и велика была ему. А что вы хотите? Чужой самолет,
чужой экипаж, чужое задание... Стало быть, ни в коем случае нельзя пренебрегать
и чужими приметами... Нет, на борт он поднялся в нормальном, советском летном
костюме, но пока готовились к вылету, быстренько, за креслом, переоделся в
американское. Тьфу-тьфу-тьфу, пронеси, спаси и помилуй.
– Эх, горяченького супчика бы... – пробормотал
Беркович.
– А лучше чего-нибудь горячительного, – поддакнул
стервец Лешка.
– Погодите, – сказал Спартак, – скоро и горячее
вам подадут, и холодное, по полной программе... – Он посмотрел на компас.
Пока вроде идем точно. – Штурман, что там с курсом? Не заблудимся в таких
облаках?
– Контрольный береговой ориентир через час, – ответил
Беркович. – Тогда и узнаем.
Штурман упал средь бутылок пустых,
Мы в облаках заблудились густых... –
себе под нос пропел стрелок-радист на мотив
«Крутится-вертится шар голубой».
– Уши оторву, сопляк, – беззлобно сказал Беркович.
– Кончай трепотню, – сказал Котляревский. –
Штурман, следи за курсом. Стрелок, следи за воздухом.
Заткнулись вроде. Спартак потянулся за бортовым журналом.
* * *
...Два часа полета. Высота шесть тысяч. Температура в кабине
минус тридцать пять. Без конца тянет зевать, голова будто свинцом налита.
Спартак приказал надеть кислородные маски. Немного полегчало, в глазах прояснилось.
Гудят моторы. Внизу облака, облака, облака. Вверху звезды, звезды, звезды.
Противник не показывается. В общем, тоска, товарищи.
Правильно говорят про боевые вылеты бомбардировщиков:
«Несколько часов скуки – и несколько секунд ужаса».
– Интересно, а Героев нам дадут? – вдруг спросил
неугомонный Лешка.
– Обязательно! – с ехидцей сказал Беркович. –
И маршалов дадут. А потом еще раз дадут.
– Не, я серьезно, – не унимался Черкесов. – Вот
ежели мы Рейхстаг расфигачим, это ж значит войне конец, а?! Представляете?
Всего две бомбы – и мы победили!
На этот раз, кажется, он и в самом деле говорил серьезно.
– У нас другое боевое задание, забыл? – напомнил
Спартак.
Хотя и сам не раз представлял себе, как они, при полном
параде, прилетают в Москву и там, в каком-нибудь красивом зале, появляются из
красных коробочек золотые звезды. Может быть, даже кабинет самого... ну, не
обязательно, но почему бы и нет? Это был приказ самого, и они его выполнили с
честью. Не каждый день, в конце-то концов, дальняя авиация бомбюжит Берлин,
логово бесноватого...
– Кстати, расчетное время, – доложил Беркович. –
Поздравляю, товарищи пассажиры, подлетаем к южному берегу Балтийского моря.
Спартак глянул вниз. Сплошные облака, в разрывах между ними
ни черта не видать. Спросил:
– Ну и где твой ориентир?
– Я откуда знаю? Где-то там, внизу.
– Умник...
– Ага, вон он, берег, что я говорил!
И действительно: над сушей облачность была значительно реже,
и очень скоро они увидели изломанную береговую черту. А там Беркович засек
ориентир, и самолет взял курс на следующую контрольную точку – вражеский
аэродром Штеттин, откуда до Главной Цели всего ничего... Видимость была
прямо-таки исключительной, зенитки береговой охраны молчали, истребители не
роились вокруг, и даже не по себе становилось: ну не могло им так везти, не
могло, и все.
На освещенном аэродроме вовсю кипела жизнь! Отлично было
видно, как выруливают на ВПП крошечные, будто игрушечные, самолетики, снует
туда-сюда транспорт обеспечения. И никто непрошеных гостей не замеча...
А, проклятье, заметили!
Один за другим стали включаться посадочные прожекторы,
мощные лучи зашарили по небу.
– Изготовиться к противозенитному маневру! –
скомандовал Котляревский и покрепче сжал штурвал. Напрягся, ожидая разрывов...
Секунда. Другая. Тишина.
– А чего ж не стреляют? – почему-то шепотом спросил
стрелок-радист.