– Я не пойму, к чему ты клонишь, что сказать хочешь, –
Юзек внимательно слушал Голуба, но, видимо, устал от затянувшейся речи, не
выдержал и перебил: – Какие выводы ты из всего этого делаешь?
– А выводы простые...
Хлопнула рывком отворенная дверь.
– Ну кто там еще? – недовольно пробурчал Голуб,
поворачиваясь ко входу.
Порог вошебойки переступили Барсук и Кукан.
– Пошли, Спартак, – хмуро проговорил Барсук, обстукивая
обувку о дверной косяк. – Люди тебя на толковище кличут...
* * *
– ...А правда, она ж такая, как шило в мешке, ее не
утаишь...
На этом Мойка закончил свой рассказ.
А начал он свою повесть с того, что есть у него кореш
питерский, Витька-Шило. (Кто-то из блатных, услыхав кликуху, кивнул, показывая,
что знает такого). Через людей, через малявы Мойка поддерживал с ним связь,
слал весточки, так как, во-первых, лепший корефан, а во-вторых, на воле Мойка
собирался и дальше крутить с ним на пару удалые фартовые дела. И в одной маляве
Мойка написал, что объявился у них один паренек ленинградский, звать которого
Спартак. И паренек тот вроде как в городе на Неве, а конкретно – на
Васильевском не самый безвестный из пареньков, потому что блатным не раз
серьезно помогал. Ну написал и написал Мойка, просто так упомянул про Спартака
среди прочих новостей про жизнь и тут же позабыл об этом. Но Витька, однако, не
позабыл.
Пришла тут весточка с воли от Витьки-Шила, в которой тот
преинтереснейшие вещи излагает, причем подробнейшим образом все отписывает, как
узнал и откуда.
– Витька-Шило – тут, я вижу, кое-кто его знает – человек по
жизни любопытный, что твой кошак или что твой опер, – так это излагал
Мойка. – Вот его любопытство и разобрало, кто таков этот Спартак, чем
славен, на что может сгодиться в случае чего, чай, мы все в Ленинграде-городе и
дальше проживать намереваемся.
И Шило не поленился, отыскал тот дом («Хотя, – особо
подчеркнул Мойка, – его никто об этом не просил»), в котором жили Спартак
и Марсель. Отыскал он, вернее, не дом, а место, где дом стоял. Потому как от
дома остались одни руины, которые нынче активно разбирают пленные немцы. Шило
уж готов был повернуться и уйти, но зацепился языком с каким-то случайным
мужиком, а тот оказался бывшим дворником этого дома, по старой памяти
захаживающим на место прежней работы и обитания. Слово за слово, Шило с
дворником разговорились. Потом для продолжения беседы по русскому обычаю (и это
неважно, что дворник – натуральнейший татарин по имени Ахметка) сговорились
раздавить на двоих чекушку.
«Помнишь такого-то, – спрашивал за чекушкой
Шило, – а такого-то?» «Кто во дворе проживал, всех помню, – отвечал
дворник. – Спартак и Марсель, говоришь? Ну а как же не помнить! Из
третьего подъезда, в пятидесятой квартире жили оба-двое».
А потом дворник похвалился, что ежели он кого и чего вдруг
позабудет, то всегда есть чем освежить забуксовавшую память. И совсем не
водкой, а гораздо менее зловредным средством. Оказалось, что на следующий день
после бомбежки дворник отыскал среди руин домовые книги и взял себе. Они до сих
пор лежат у него, на новой квартирке. Пытался еще во время блокады отдать их в
райисполком, но там сказали, пусть побудут у тебя, сейчас не до того, а когда
надо будет – заберем. Так и не забрали.
Поскольку одной, как заведено, оказалось мало, то Шило
прикупил вторую чекушку. А распивать ее отправились к дворнику на новую хазу.
Там Витька-Шило и полистал те самые домовые книги, поводил пальцем по строчкам,
почитал записи про жильцов – кто в какой квартире проживал, кого выписали, кого
вписали, кто в каком году родился или же, наоборот, скончался. Все это
сопровождалось байками дворника про судьбы человеческие. «Вот видишь, жизнь,
какая она, если б заранее знать, кого куда судьба кидает». Про то, кто
развешанное во дворе белье подпалил да велик упер, а потом стахановцем стал или
в художники выбился.
Под гундеж дворника Шило дошел и до квартирки под номером
пятьдесят, вчитался в список жильцов...
Сам бы Витька ни на что такое, конечно, не обратил бы
внимания, но дворник завел очередную историю из серии «кого куда судьба кидает»
и поведал о том, как один парнишка («хороший был такой, со шпаной не путался,
здоровался всегда, грамотный, мы думали в люди выйдет, а он, вишь ты, в НКВД
записался, теперь, грят, где-то в лагере служит»). Вот из-за этих слов дворника
про НКВД и лагерь Шило на всякий случай и запомнил имя-фамилию «толкового
парнишечки», который жил в непосредственном соседстве с Марселем и со
Спартаком.
Уже на следующий день Витька-Шило установил, кто таков этот
«парнишечка толковый». На малине он поведал байку о том, как жили-были через
стену друг от друга пацаны, по одному коридору носились, в одном дворе играли,
на одной кухне у маток хавку клянчили, но вот один стал вором, а другой
заделался легавым, вот она-де какая сука-жизнь. Назвал Витька имя с фамилией...
«Как, говоришь, кличут этого легаша? – переспрашивает вдруг один из людей
на малине. – Да это ж Кум наш, точняк! Все в масть и тютелька в тютельку!
Не может быть таких совпадений!» Оказалось, бродяга этот, случившийся на
малине, недавно вышел на свободу с чистой совестью и откинулся он аккурат из
того самого карельского лагеря.
– Как выясняется, на совпадения жизнь богата, – сказал
Мойка, к концу рассказа заметно приободрившийся оттого, что слушали его
внимательно. – По всему выходит, что все трое проживали в одной
коммуналке. А мы об этом почему-то ничего знать не знаем, ведать не ведаем,
хотя чего там вроде скрывать-то! Так я вам скажу, почему не знаем и что
скрывать...
Мойка, как положено, сперва выдержал театральную паузу, а
потом выложил довесок. Весомым получился довесок – как козырной картой по столу
шлепнул. Оказывается, Витька-Шило еще кое-что узнал от разговорчивого дворника,
сыпавшего байками про жизнь двора, что твой Шахерезад.
А именно – в свое время будущий Кум спропагандировал Марселя
вступить в комсомол, да сам же его туда и принял, вручил комсомольский билет и
значок. Неизвестно, сколько Марсель проходил в комсомольцах и в какой канаве
потом утопил билет, да то и неважно. Пусть хоть один день длилось членство в
рядах союза коммунистической молодежи – уже достаточно.
Понятно, что по малолетке Марселю могли втереть что угодно,
особенно те, кто возрастом постарше, да еще ежели зудели в уши каждый божий
день. Про комсомол, про партию, про то, что без комсомольского билета в кармане
гулять по жизни будет спотыкалисто... Дело житейское, равно как и то, кто с кем
в одной квартире соседствовал. Хочешь жить вовсе без соседей – подавайся в
лесники или в отшельники. В противном же случае банкомет по имени Судьба может
подсунуть тебе кого угодно, тут уж только на случай можно полагаться. А судьба,
как известно, злодейка и проказница и легавого с вором через стенку может
запросто поселить. Не в том дело вовсе, не в том...
А в том, что не утаивал бы Марсель от людей правду, так
слова бы дурного к нему не было. Ну не был бы он тогда, конечно, в законе, а
ходил бы в простых ворах, ну так и что ж тут такого! Но он же власти возжелал!
Думал, не вскроется никогда! А правда, она ж такая, как шило в мешке, ее не
утаишь...