Моя чужая жена - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Карпович cтр.№ 6

Увиденное настолько нереально, что Дима в первую минуту замирает, словно не верит своим глазам. Да не может же быть такого! Так не бывает! Но уже в следующее мгновение он с криком рвется к матери сквозь еловые ветки, раздирая в кровь руки и лицо, рвется с единственным намерением — растерзать, растоптать этих мерзавцев, этих бандитов, которые посмели ворваться в его жизнь, еще полную детских грез и мечтаний. Он кричит и рвется вперед, но чьи-то сильные теплые руки подхватывают его сзади и уносят обратно в детскую. Дима, не видя противника, молотит его кулаками и коленками, лишь в детской понимая, что держит его Зина, старая няня.

Глаза у Зины заплаканы, на лице странное выражение смирения перед неизбежностью, тупой покорности судьбе.

— Не гляди, миленький, не гляди, коралик, — ласково успокаивает его Зина.

От нее так знакомо пахнет — кухней, теплом, выглаженным фартуком… Ее родной голос, белорусский твердоватый выговор, ласковые слова… Дима понемногу затихает, замечает щенка, увлеченно грызущего на ковре его тапку.

— Смотри, вон и дружок твой новый тебя зовет. Правда, Тимка? Тихо, милый, видно, такая уж судьба… — уговаривает Зина.

И Дима успокаивается, поднимает с пола щенка, бережно прижимает его к груди.

А потом сразу жаркий летний день, вокзальная суета, сверкает на солнце новенький вагон поезда, снуют взад-вперед люди, нагруженные чемоданами и баулами. Дима, в белом матросском костюмчике, восторженно поглаживает никелированный поручень вагона. Рядом с ним, на поводке, подросший Тим. Он оглядывается по сторонам, вертится, обнюхивает все вокруг, заливается веселым лаем. Чуть в стороне Зина, сосредоточенная, нахмуренная, пересчитывает багаж:

— Так… сумки, корзинка, чемодан… Вроде ничего не забыли.

Рядом с ней мать, в белом летнем платье, на груди — значок партийной конференции. У матери болит голова, она машинально трет висок, в смятении оглядывается по сторонам, словно потерялась, запуталась в сутолоке вокзала. Но рядом Зина, спокойная, уверенная, и мать невольно старается держаться возле нее.

— Завтра уж на месте будем, — рассуждает Зина. — Вот не знаю, как там, в деревне, дом-то мамкин без меня… Ну ничего, сестра писала — стоит, крыша только прохудилась. Нехай, это мы быстро залатаем…

Мать неожиданно мотает головой, с напряжением улыбается, берет себя в руки, говорит повелительно:

— Не беспокойтесь, Зинаида, я уверена, что нам все понравится. Диме необходим свежий воздух, фрукты… Да и Владимир… — Она чуть запинается, но затем продолжает ровно, спокойно: —…когда вернется, будет рад отдохнуть в деревне.

— Когда вернется? — переспрашивает Зина, зорко глянув на мать. — А когда вернется?

— Вот когда вернется, тогда и вернется, — обрывает та.

Зина сокрушенно качает головой, поджимает губы, затем снова бросается к сумкам.

— Ну да что же? Пора и в вагон проходить…

Она берет тяжелый чемодан, волочет его за собой, о чем-то шумно спорит с проводником. Дима оглядывается по сторонам и видит мороженщика, ловко захватывающего металлической ложкой шарики пломбира и шлепающего их между двух круглых вафель.

— Ма-а-ам, — ноет Дима. — А мороженое-то… Ты обещала!

— Мороженое? — В пестрой вокзальной толпе мать замечает торговца мороженым. — А, конечно… Сейчас принесу.

Зина уже обосновалась в купе, заняла полки и теперь выглядывает из окна, сурово следит за своими подопечными.

— Зачем вам бегать-то? В ногах правды нет, — выговаривает она матери. — Проходите уж, а я принесу.

— Зина, да господь с вами. Что, меня утащит кто-то, что ли? — раздраженно возражает мать. — Расставляйте пока вещи, я сейчас вернусь.

Дима, стоя у дверей вагона, смотрит, как мелькает в толпе ее белое платье. Вот она уже у мороженщика, протягивает ему монетки, тот вручает матери вожделенный белый шарик. Дима сладко облизывается, предвкушая удовольствие.

Вдруг из-за угла здания вокзала появляются двое в светлых летних костюмах. Дима раньше никогда этих людей не видел, однако в горле у него почему-то пересыхает. Он судорожно хватается за никелированный поручень. Рядом, почуяв испуг хозяина, глухо ворчит Тим.

Мужчины подходят к матери, говорят ей что-то, подхватывают под руки и почти отрывают от земли. Мать, сразу как-то ссутулившись, сгорбившись, покорно следует за ними. Мороженое, выпав из ее руки, чавкает под ботинком одного из незнакомцев.

Дима потерянно опускается на железную ступеньку вагона, нагретый на солнце металл яростно жжет ноги. Тим принимается хрипло лаять, и один из мужчин, держащих под руки мать, озирается. И Дима мгновенно, словно повинуясь какому-то прежде незнакомому, недавно приобретенному инстинкту, зажимает псу пасть рукой, вталкивает его в вагон и прячется за зеленой дверью тамбура. Дима видит сквозь пыльное, захватанное пальцами окошко, как исчезает за стеклянными дверями белое платье матери.

Дима тяжело, прерывисто дышит. Он хочет заплакать, но слезы лишь давят где-то в горле, не желая проливаться. Тим шершавым розовым языком лижет его щеку. В вагон входят люди, бородатый дядька в соломенной шляпе прикрикивает на мальчика:

— Чего расселся здесь, на проходе? Зайцем хочешь проехать, что ли?

Дима с трудом поднимается, разминая затекшие коленки. И тут же прибегает Зина. Должно быть, тоже в окно видела, что произошло.

— Чего орешь на ребенка, оглоед! — сварливо кричит она на мужика.

И, обняв Диму за плечи, не говоря ни слова, ведет его в купе, сажает на застеленную полку, рядом на полу пристраивается Тим. Зина закрывает дверь купе, опускает штору на окне, садится рядом с Димой и приговаривает, прижимая к своему плечу голову мальчика:

— Батюшки светы, маленький! Мы с тобой ничем уже не поможем… ничем, кораличек мой!

По экрану побежали серые штрихи, стрекотание киноаппарата затихло, и слышно стало, как завозился в проекторной киномеханик, доставая другую катушку с лентой.

Аля, только сейчас почувствовав, как затекла спина, расправила плечи, потянулась. До сих пор она неотрывно смотрела на экран, забыв на время, где находится. Увиденное ее поразило. О тех временах не принято говорить вслух. Конечно, ей доводилось читать самиздат, по общежитию ходили время от времени замусоленные слепые перепечатки, и все студенты мнили себя немного диссидентами, когда шепотом рассказывали во время очередной пьянки политические анекдоты. Но чтобы вот так, на большом экране, открыто… Аля посмотрела на Дмитрия Владимировича. Он сидел, облокотившись на столик и сжав руками голову. Каким же отважным должен быть этот человек, раз решился показать такое. Каким бесстрашным, смелым. Тем более картина автобиографическая. Значит, пережив этот ужас, смог побороть его в душе, превозмочь и стать сильнее. У Али перехватило дыхание.