Катилинарии. Пеплум. Топливо - читать онлайн книгу. Автор: Амели Нотомб cтр.№ 3

Молчание. Мне показалось, что месье Бернарден смотрит в окно.

– Снег перестал. Слава богу. Вы видели, как он валил нынче ночью?

– Да.

– Здесь все зимы такие снежные?

– Нет.

– Дорогу иногда заносит так, что не проехать?

– Иногда.

– Надолго?

– Нет.

– Дорожные службы расчищают заносы?

– Да.

– Вот и хорошо.

В мои преклонные лета я с такой точностью помню пустой, в сущности, разговор годичной давности лишь по одной причине: из-за медлительности доктора. Чтобы ответить на каждый из вышеупомянутых вопросов, ему требовалось четверть минуты.

В сущности, для человека на вид лет семидесяти, не меньше, это было вполне нормально. Мне подумалось, что лет через пять и я могу стать таким же.

Жюльетта робко присела подле месье Бернардена. Она смотрела на него тем самым взглядом, который я уже описывал, исполненным почтительного внимания. Его же глаза по-прежнему были устремлены куда-то в пустоту.

– Еще чашечку кофе, месье? – спросила она.

Он отказался: «Нет». Меня слегка шокировало отсутствие «спасибо» и «мадам». Было уже ясно, что «да» и «нет» составляют львиную долю его словарного запаса. Я, со своей стороны, начинал недоумевать: с какой стати он торчит у нас, если ничего не говорит, да и сказать ему явно нечего? В мои мысли закралось подозрение:

– Ваш дом хорошо отапливается, месье?

– Да.

Мой пытливый ум, однако, побуждал меня продолжить расспросы: интересно было узнать границы его лаконизма.

– Вы ведь, кажется, не топите камин?

– Нет.

– В вашем доме газовое отопление?

– Да.

– Это не очень хлопотно?

– Нет.

Час от часу не легче. Я попробовал задать вопрос, на который нельзя ответить односложным «да» или «нет»:

– Чем же заняты здесь ваши дни?

Молчание. Взгляд его стал гневным. Губы сжались в ниточку, словно я его оскорбил. Это безмолвное недовольство произвело на меня такое впечатление, что я устыдился:

– Простите меня, я допустил бестактность.

В следующее мгновение я сам себе показался смешным. С какой стати идти на попятную, что такого неприличного в моем вопросе? Это он невежлив, явившись к нам без приглашения и не имея ничего сказать.

Мне подумалось, что, даже будь он болтлив, его поведение все равно было бы некорректным. А предпочел бы я, чтобы он обрушил на меня поток слов? Трудно сказать. Но как же действовало на нервы его молчание!

Мне вдруг пришло в голову другое предположение: он хочет попросить нас об услуге и не решается. Я прощупал почву во всех направлениях:

– У вас есть телефон?

– Да.

– Радио, телевизор?

– Нет.

– У нас тоже. Без них прекрасно можно обойтись, не так ли?

– Да.

– Вы любите читать?

– Нет.

По крайней мере, в искренности ему не откажешь. Но как можно жить в этой глуши, не имея вкуса к чтению? Я ужаснулся. Тем более что, как он сам сказал вчера, у него и пациентов в деревне не было.

– Для прогулок здесь чудесные места. Вы часто гуляете?

– Нет.

Я посмотрел на складки жира: действительно, мог бы и сам догадаться. «Все-таки странно, что врач мог так растолстеть», – подумалось мне.

– Вы специалист в какой-то области?

Тут я получил ответ рекордной длины:

– Да, в кардиологии. Но практикую как терапевт.

Вот так сюрприз. Этот медведь, оказывается, кардиолог. Не секрет, что для этого надо долго и усердно учиться. Значит, есть какой-никакой ум в этой с виду тупой голове.

В изумлении я тотчас сформулировал прямо противоположную гипотезу: мой сосед – человек высшего разума. Он думал по пятнадцать секунд над ответами на мои простейшие вопросы? Подчеркивал этим суетность моего праздного любопытства. Не разговаривал? Просто он не страшился молчания. Не читал книг? Должно быть, причина – та же, что у Малларме, вполне соответствовавшая тому, что я угадывал за его неприглядными телесами. Лаконизм и предпочтение коротким «да» и «нет» сделали его в моих глазах учеником святого Матфея и Бернаноса. А его ни на что не смотревшие глаза определенно выдавали экзистенциальную неудовлетворенность.

Таким образом, все объяснялось. Он жил здесь сорок лет, потому что ему опротивел свет. А пришел ко мне, чтобы молчать, потому что захотел попробовать на склоне лет общение нового типа.

И я решил, что тоже буду молчать.

Впервые в жизни я молчал в чьем-то обществе. Нет, если быть точным, я делал это с Жюльеттой, более того – именно так мы чаще всего обменивались мыслями, ибо за столь долгий срок, с наших шести лет, язык просто стал не нужен. Но я не мог надеяться на подобное взаимопонимание с месье Бернарденом.

Поначалу, однако, я вошел в его безмолвие уверенно. Это казалось проще простого. Всего-то навсего – не шевелить больше губами и не ломать голову, что бы такое сказать. Увы, молчание бывает разным: Жюльеттино было уютным мирком, полным обещаний и населенным мифическими созданиями; молчание же доктора раздражало с порога и оставляло от человеческого существа лишь нечто жалкое и невразумительное.

Я держался изо всех сил – так ныряльщик старается продлить апноэ. Да уж, чудовищно тяжко было существовать в молчании нашего соседа. У меня взмокли ладони, а во рту пересохло.

Хуже всего было то, что гостю, похоже, моя попытка пришлась не по душе. Он посмотрел на меня обиженно, словно говоря: «Как вы невежливы, кто же будет со мной беседовать?»

Я сдался. Мои губы предательски зашевелились, чтобы издать звук – все равно какой, лишь бы звук. Я с удивлением услышал собственные слова:

– Мою жену зовут Жюльетта, а меня Эмиль.

С ума сойти! Что за глупая фамильярность! У меня и в мыслях не было сообщать этому господину наши имена. С какой, черт возьми, стати мой речевой аппарат так много себе позволяет?

Доктор, видимо, думал так же: он не сказал ничего, даже «А». И в его глазах не мелькнуло искры, означающей: «Я слышал».

У меня было такое чувство, будто мы с ним мерились силами, и он меня одолел. На его лице читалась невозмутимость победителя.

А я, положенный на обе лопатки, еще усугубил свой позор:

– А как ваше имя, месье?

– Паламед.

– Паламед! Паламед! Замечательное имя! А знаете ли вы, что игру в кости придумал Паламед во время осады Трои?

Я так и не узнаю, было ли это известно месье Бернардену: он ничего не сказал. Я же продолжал, радуясь ономастическому повороту беседы: