– И конечно же, нет никакой взаимосвязи между пулями,
вынутыми из окровавленных тел вашей жены и мистера Квентина, и вашим
револьвером. Это так, мистер Дюфресн? – Да, сэр.
– И это должно звучать убедительно? Здесь, как писали
газеты, Энди позволил себе одну из немногих эмоциональных реакций, которые
можно было наблюдать за все время процесса. Едва уловимая ироническая усмешка
заиграла на его губах.
– Поскольку я невиновен в этом преступлении, сэр, и
поскольку я сказал правду о том, что выбросил пистолет в реку за день до
убийства, мне кажется совершенно неудивительным, что он до сих пор не найден.
Прокурор давил на него в течении двух дней. Он снова и снова
перечитывал показания клерка о салфетках. Энди отвечал на это, что он не
помнит, как покупал их, но не может поклясться, что он их не покупал.
Правда ли, что в начале 1947 года Энди и Линда Дюфресн
застраховались на крупную сумму? Да, это так. А правда ли тогда, что Энди
должен был получить пятьдесят тысяч долларов после убийства жены? Правда. В
таком случае верно ли, что он пошел к дому Квентина с целью убить обоих
любовников, и действительно убил их? Нет, это не верно. И что же он в этом
случае думает о происшедшем, если полиция не обнаружила никаких следов грабежа?
– Я не могу этого знать, сэр, – отвечал Энди. Суд удалился
на совещание в час дня. Присяжные вернулись в три тридцать. Пристав сказал, что
они придут раньше, но присяжные задержались, чтобы насладиться великолепным
обедом за счет государства в ресторане Бентли. Они объявили мистера Дюфресна
виновным, и если бы в Майне была смертная казнь, Энди покинул бы этот лучший из
миров еще до того, как появились первые подснежники.
Прокурор спрашивал Энди, что он думает о случившемся, и тот
не ответил. На самом деле у него были соображения на этот счет, и как-то
вечером в 1955 году я их услышал. Ушло семь лет на то, чтобы от шапочного
знакомства мы перешли к более близким дружеским отношениям. Но я не чувствовал
себя достаточно близким к Энди человеком где-то до 1960 года или около того. И
вообще, я был единственным, с кем он был на короткой ноге. Мы оба были
долгосрочными заключенными, жили в одном коридоре, хотя и на порядочном
расстоянии друг от друга.
– Что я об этом думаю? – Он усмехнулся. – Я думаю, что
жуткое невезение просто витало в воздухе в тот день. Что такое количество
неприятностей в такой короткий промежуток времени трудно себе представить.
Несчастье просто кругами ходило у этого чертова домика. Это был какой-нибудь
прохожий, незнакомец. Возможно, взломщик. Возможно, случайно оказавшийся там
психопат. Маньяк. Он убил их, только и всего. И вот я здесь.
Все так просто. А он теперь обречен провести всю свою жизнь,
или значительную ее часть, в Шоушенке, В ЭТОЙ чертовой дыре. Выйти отсюда,
когда в вашей карточке стоит пометка «убийство», довольно сложно. Сложно и
медленно, как каплям воды раздробить камень. В коллегии сидит семь человек, на
два больше, чем в остальных тюрьмах, и каждый из этих семерых имеет ледяной
рассудок и каменное сердце. Вы не можете купить этих ребят, уболтать их,
запугивать или взывать к состраданию. Здесь, за этой стеной, деньги уже не
имеют того значения, и все меняется.
Был такой парень по имени Кендрикс, который солидно задолжал
мне, и выплачивал долг в течении четырех лет. Он работал на меня, и чем он
более всего был мне полезен – это умением добывать информацию, к которой я сам доступа
никогда бы не получил. Когда занимаешься такой деятельность, как я, нужно
держать ухо востро и быть в курсе всех дел.
Кендрикс сказал мне, что коллегия голосовала за освобождение
Энди Дюфресна следующим образом. В 1957 – семь-ноль против него, шесть-один в
58, семь-ноль в 59 и пять-два в 60. Не знаю, что было потом, но шестнадцатью
годами позже он все еще находился в камере 14 пятого блока. Тогда, в 1975, ему
было пятьдесят семь. Возможно, они проявили бы великодушие и выпустили его
где-нибудь в 1983. Они, конечно, поступают очень гуманно даруя вам свободу, но
вот что, послушайте. Я знал одного парня, Шервуда Болтона, и он держал у себя в
камере голубя с 1945 по 1953. Пока его не амнистировали, у него был этот
голубь. Парень не был большим любителем птиц, он просто жил с ним, привык к
нему, и все. Он звал его Джек. Он выпустил Джека на свободу за день до того,
как по решению коллегии был выпущен на свободу сам Болтон. Птичка выпорхнула из
его рук, только ее и видели. А через неделю после того, как Шервуд Болтон
покинул нашу счастливую маленькую семью, один приятель подозвал меня к себе и
повел в западный угол прогулочного двора, где обычно прохаживался Шервуд. Там в
пыли валялся маленький грязный комок перьев, в котором с трудом можно было
различить застывший трупик голубя. Друг спросил:
– Это Джек?
Да, это был Джек. Бедная птичка погибла от голода. Я
вспоминаю первый раз, когда мы пересеклись с Энди. Этот день так хорошо
сохранился в моей памяти, что я могу воспроизвести все детали, словно это было
вчера. В тот раз он не просил Риту Хейворт. Это было позже. Летом 1948 года он
подошел ко мне совсем по другому вопросу.
Большинство моих операций совершалось на прогулочном дворе,
здесь заключил я и эту сделку. Наш двор очень большой, гораздо больше, чем
дворы во многих других тюрьмах. Северная сторона его представляет собой стену с
вышкой в каждом углу. Охранники с биноклями, превосходно вооруженные, сидят на
вышках и осматривают окрестности. Здесь же расположены главные ворота.
Хозяйственные ворота для перевозки всяких грузов расположены в южной стороне
двора. Их пять. В течение рабочей недели Шоушенк – довольно занятое место:
туда-сюда постоянно снуют посыльные, у ворот сигналят грузовые машины. Мы имеем
на своей территории большую прачечную, обслуживающую всю тюрьму, плюс госпиталь
Китгери и приют Элиот. На нашей территории расположен также крупный гараж, где
заключенные, исполняющие обязанности механиков, следят за машинами охраны,
тюремными машинами, государственными, муниципальными.., и конечно, члены
коллегии тоже не упускают случая воспользоваться нашими услугами.
Западная сторона двора – каменная стена в маленьких
зарешеченных окнах. Пятый блок находится по другую сторону этой стены.
Администрация и лазарет расположены в восточной стороне. Шоушенк никогда не был
переполнен, как большинство тюрем, а в 1948 году он был занят едва ли на две
трети. Но в любое время на прогулочном дворе вы можете увидеть от восьмидесяти
до сотни заключенных, играющих в футбол или бейсбол, просто прохаживающихся, болтающих
друг с другом, обсуждающих свои дела. В воскресенье становится еще более людно,
и все это напоминало бы даже уик-энд за городом, если бы не славные ребята на
вышках и отсутствие женщин.
Энди подошел ко мне впервые именно в воскресенье. Я только что
закончил разговор с Элмором Эрмитажем, славным малым, который часто имел дело
со мной, и тут подошел Энди. Я, конечно, уже знал, кто он такой. Он успел
заработать себе репутацию сноба и хладнокровного типа. Я слышал даже такую
фразу, что Энди уверен, что его дерьмо пахнет приятнее, нежели дерьмо простого
смертного. Говорили также, что ничего хорошего этому парню здесь не светит.
Один из утверждавших это был Боге Даймонд, человек, которому лучше не
попадаться на пути, если вы дорожите собственной шкурой. Про Энди уже
сплетничали достаточно многие, но я не люблю прислушиваться к досужим
россказням, пока сам не составил мнение о человеке.