Они уехали. Я еще немного постоял, покурил. Вечер был такой
теплый, чудесный, и чем дальше, тем больше казалось, что Сколлей мне просто
померещился. Я подумал, как здорово было бы вытащить эстраду прямо сюда, на
стоянку для машин, и поиграть здесь, но тут наш ударник Бифф похлопал меня по
плечу.
– Пора, – сказал он.
– Ага.
Мы вошли внутрь. Рыжая подцепила какого-то занюханного морячка,
раза в два старше ее. Не знаю, что этот парень из военно-морского флота потерял
в Иллинойсе, но я ничего не имел против, коли уж она такая неразборчивая. Мне
было не до того. Голова кружилась от виски, и тут, внутри, где благодаря
Сколлею и его братии можно было топор вешать на парах контрабандного продукта,
гость из Чикаго казался куда более реальным.
– Просят сыграть «Кэмпуанский скачи», – сообщил Чарли.
– Нет уж, – сказал я. – Ниггерские штучки играем только
после полуночи.
Я увидел, как лицо садящегося за пианино Билли-Боя застыло,
потом опять разгладилось. Я готов был надавать сам себе пинков, но, черт
побери, не может же человек вот так сразу сменить пластинку. В те дни я
ненавидел слово «ниггер» и все равно повторял его.
Я подошел к нему.
– Прости, Билл, я сегодня что-то не в себе.
– Ерунда, – сказал он, но глядел поверх моего плеча, и я
понял, что мои извинения пропали даром. Это было плохо, но еще хуже, скажу я
вам, было другое: знать, что он разочаровался во мне.
Во время следующего перерыва я сказал им насчет приглашения,
откровенно выложив все и про обещанную плату, и про то, что Сколлей бандюга
(хотя и умолчал о другом бандите, который за ним гоняется). Еще я сказал им,
что сестра у Сколлея толстуха и что Сколлей принимает это близко к сердцу. И
если кто-то примется отпускать шуточку насчет сухопутных барж, вместо того
чтобы тихо сопеть в свои две дырки, он рискует заполучить третью, чуток повыше
других.
Рассказывая, я не сводил глаз с Билли-Боя Уильямса, но разве
поймешь, что у кошки на уме? Легче по морщинкам на скорлупе догадаться, о чем
думает грецкий орех. У нас не было пианиста лучше Билл-Боя, и все мы
переживали, что во время наших поездок ему приходится терпеть разные мелкие
неприятности. Хуже всего, конечно, было на Юге – выгоны для черных, черный раек
в кино, всякие такие штучки, – но и на Севере было немногим слаще. Но что я мог
поделать? А? Ну-ка, посоветуйте. Такие уж тогда были порядки.
Наступила пятница, и мы подъехали в зал «Санз-ов-Эрин» к четырем,
за час до срока. Прикатили на грузовичке, который специально оборудовали Бифф,
Мэнни и я. Сзади он был наглухо затянут брезентом, в кузове привинчены к полу
две койки. У нас имелась даже электроплитка – она работала от аккумулятора, а
на борту красовалось название группы.
Денек был что надо – очень славный летний денек, и белые
облачка там и сям отбрасывали на поля тени. Но в городе оказалось жарко и
вообще довольно противно: пока разъезжаешь по местам вроде Моргана, успеваешь
отвыкнуть от всей этой суеты и толкотни. Под конец дороги рубашка уже липла ко
мне и хотелось привести себя в порядок. От глоточка виски, каким угощал нас
Томми Ингландер, я бы тоже не отказался.
«Санз-ов-Эрвин», большой деревянный дом, стоял бок о бок с
церковью, где должны были венчать сестрицу Сколлея. Если вы когда-нибудь
подходили за облаткой, вам, наверно, знакомы такие заведения: сборища «Юных
католиков» по вторникам, лото по средам, а по субботам вечеринка для молодежи.
Мы направились туда всей толпой, каждый нес свой инструмент
в одной руке и что-нибудь из хозяйства Биффа – в другой. Внутри распоряжалась
тощая девица – и подержаться-то не за что. Двое взмокших парней развешивали
бумажные гирлянды. Эстрада была в переднем конце зала, над ней натянули кусок
полотна и повесили пару больших свадебных колоколов из розового картона. На
полотне было вышито блестящими буквами «СЧАСТЬЯ ВАМ, МОРИН И РИКО».
Морин и Рико. Понятно, с чего Сколлей так бесится. Морин и
Рико. Охренеть можно.
Тощая девица налетела на нас. Ей явно было что сказать, но я
сразу осадил ее.
– Мы музыканты, – сказал я.
– Музыканты? – она недоверчиво покосилась на наше добро. –
Ох. А я надеялась, что вы привезли угощение.
Я улыбнулся, словно таскать барабаны и тромбоны в футлярах –
обычное дело для фирмачей по обслуге банкетов.
– Пожал… – начала она, но тут к нам подвалил какой-то
сосунок лет девятнадцати. Во рту его торчала сигарета, но, насколько я мог
судить, шику она ему не прибавляла, только левый глаз слезился.
– Открывай эти фиговины, – сказал он.
Чарли и Бифф глянули на меня. Я пожал плечами. Мы открыли
футляры, и он осмотрел трубы. Не найдя ничего такого, куда мы могли бы загнать
пулю и выстрелить, он убрался к себе в угол и сел там на складной стульчик.
– Пожалуйста, располагайтесь прямо сейчас, – договорила
тощая, как будто ее никто не перебивал. – Пианино в соседней комнате. Когда
закончим с украшением, я попрошу ребят вкатить его сюда.
Бифф уже затаскивал свои барабаны на площадку для ударных.
– А я думала, вы привезли угощение, – повторила она
разочарованно. -Мистер Скорллей заказал свадебный торт, а потом еще закуски, и
ростбифы, и…
– Все будет, мэм, – заверил я. – Им платят после доставки.
– …и жаркое из свинины, два блюда, и каплуна… мистер Сколлей
страшно рассердится, если… – тут она увидела, что один из подручных прикуривает
как раз под свисающим концом бумажной гирлянды и взвизгнула: «ГЕНРИ!». Малый
подскочил, как ужаленный. Я улизнул на эстраду.
В четверть пятого у нас уже все было готово. Чарли,
тромбонист, наигрывал что-то под сурдинку, а Бифф разминал запястья. Поставщики
принесли еду в 4.20, и мисс Гибсон (так звали тощенькую: она была
профессионалка по части банкетов) чуть не сшибла их с ног.
Для гостей приготовили четыре длинных стола, накрыли белой
скатертью, и четыре негритянки в передниках и чепцах начали расставлять
тарелки. Торт выкатили в самую середку, чтобы все глядели и облизывались. Он
был шестислойный, а наверху – шоколадные жених с невестой.
Я думал, что успею курнуть на улице, но уже после пары
затяжек услыхал гудки и гомон – едут, значит. Я еще постоял, пока первая машина
не вырулила из переулка за квартал от церкви, потом раздавил сигарету и
вернулся.
– Едут, – сообщил я мисс Гибсон.
Она стала вся белая и буквально покачнулась на каблуках. Ей
бы выбрать другую профессию – оформлять интерьер, или, скажем, книжку выдавать
в библиотеке.