– Кажется, понимаю, – серьезно сказал
Бестужев. – Вы предлагаете отсчитывать начало века не от календарной даты,
а от масштабных изменений в сознании людей, в устроении государств, раскладе
европейской политики…
– Именно-о! – Аргамаков торжествующе прицелился в
него указательным пальцем. – Алексей Воинович, вы меня, право слово,
очаровали! Моментально поняли суть проблемы! Не то что насмешник Василий
Львович! Собственно, если разобраться, мы до сих пор живем в девятнадцатом
столетии. Династические системы, политика, войны, дипломатия, общественные
учреждения, искусство – все это и до сих пор является лишь механическим
продолжением столетия де-вят-над-ца-того!
– Так-так-так… – с интересом сказал
Бестужев. – А начало подлинного девятнадцатого столетия вы, как я понимаю,
отсчитываете от восемьсот пятнадцатого? От Венского конгресса?
– Совершенно справедливо!
– Но позвольте, развитие технического прогресса… –
нерешительно вставил Рокицкий.
– А! – махнул рукой Аргамаков. – Все
опять-таки берет начало в девятнадцатом столетии – пароходы и паровозы, телефон
и телеграф, автомобили… Вот разве что аэропланы в эту хронологию не
вписываются, но исключения лишь подтверждают правило…
– Очень интересно, знаете ли, – серьезно сказал
Бестужев. – Значит, подлинный двадцатый век, по вашей гипотезе, должен
начаться лишь в девятьсот пятнадцатом? Интересно, что в этом году такого должно
случиться, резко меняющее течение жизни и заставляющее говорить о начале нового
столетия…
– Ну, это вовсе не обязательно должен быть девятьсот
пятнадцатый, год в год, день в день… Главное, вы уловили суть. Если взять…
– Простите, Викентий Сергеевич, – решительно
прервал Бестужев. – Все это крайне интересно, и ваши теории, и студент
этот ваш с фанатичным огнем в глазах… Но служебные обязанности…
– Как хотите, – с неудовольствием сказал Аргамаков
и, на сей раз не обращая ни малейшего внимания на деликатное покряхтыванье
Ларионова, наполнил рюмки. – Прошу-с! Давайте без тостов, речь пойдет о
печальном… Алексей Воинович, мне, право же, неловко и больно, но вы ведь наверняка
предпочитаете суровую действительность убаюкивающей лжи… С вашим Струмилиным
все обстояло неприглядно… и чертовски банально. Повод для несомненного
самоубийства был весомый и лежал на поверхности… – он нервно налил себе
одному и выпил одним махом. – Вскрытие делал доктор Галковский, военный
врач с большим опытом… Во-от такая гуммочка была у вашего Струмилина в головном
мозге, классическая гумма вульгарис
[24]
последней стадии
сифилиса… Выпейте, а, ротмистр? У вас лицо помертвевшее…
– Пожалуй, – мертвым голосом сказал Бестужев,
глядя в пол, на крашеные доски. Проглотил коньяк как лекарство, бездумно,
механически. – Бессмысленно спрашивать, не ошибся ли ваш доктор?
– Бессмысленно, батенька, – легонько похлопал его по
колену Ларионов. – Как мне объяснили, сифилитическая гумма на поздней
стадии развития – это такой недвусмысленный знак, какой опытный врач ни с
чем иным не спутает… У него должны были быть дикие головные боли, расстройство
внимания и утрата способности к толковой работе… Я ведь говорил вам, что
Струмилин, собственно, и не работал вовсе. Так, проглядывал бумаги, нехотя
беседовал с разными людьми, видно было, что делает он это через силу, что с ним
неладно что-то… У меня с самого начала были недоумения, лишь потом все
разъяснилось…
– Но он должен был знать…
– Не обязательно, – пожал плечами Ларионов. –
Доктор мне все подробно растолковал. Если не имелось ярко выраженных признаков
поражения кожных покровов, мог и не подозревать ни о чем и лечиться, скажем, от
мигрени, безуспешно, понятно… Вот такой печальный сюжет, Алексей Воинович.
Понимаете теперь, почему я старательно избегал всяких разговоров о Струмилине,
стремясь удержать таковые в самом узком кругу? Неприглядная история получается,
если выйдет наружу… Вряд ли там, в столицах, будут нам благодарны, допусти мы
утечку… Еще и оттого… Как бы вам деликатнее…
– Еще и оттого, что у него здесь была любовница? –
спросил Бестужев, глядя в пол. – Я уже все знаю, Василий Львович. Что в
«Старой России» порой бывают не только проститутки, но и дамы… э-э, стоящие
несколькими ступеньками выше на общественной лестнице, что Струмилина, судя по
всему, регулярно навещала как раз дама из общества…
– Вот то-то и оно, голубчик, – печальным, севшим
голосом сказал Ларионов. – Именно так и обстоит. Представляете, ежели он
эту неизвестную дамочку… наградил? Врач уверяет, что первые симптомы в этом
случае возникают не ранее чем по прошествии месяца, но все равно… Возможен
нешуточный скандал. Если все станет известно… Думаю, даже генералу Герасимову
придется пережить несколько неприятных минут. Во-первых, Струмилин полностью
самоустранился от командировки, в которую его послали. Во-вторых, мог заразить
венерической болезнью даму из общества… Да нам такое устроит либеральная
печать…
– Вы так и не установили, кто была эта женщина?
– Алексей Воинович… – полковник открыто взглянул
ему в глаза. – Вы будете возмущены, узнав, что я не хочу ее устанавливать?
Что не испытываю ни малейшего желания это делать?
– Пожалуй, что и нет, – после долгого раздумья
сказал Бестужев, ни на кого не глядя. – Пожалуй, с вашими действиями
согласились бы и в штабе Корпуса…
– Ну, в деликатности Викентия Сергеевича я
уверен, – сказал Ларионов. – Таким образом, история эта не выйдет за
пределы нашего тесного круга. Жаль Струмилина, но кто же мог подумать… И ведь
не первый случай. Не помните, часом, девятьсот седьмой? То самое самоубийство
подполковника Климачёва?
– Да, я знакомился с бумагами, – кивнул
Бестужев. – В самом деле, точное повторение ситуации…
Горлышко графина звякнуло о тонюсенький край рюмки – это
Аргамаков наливал себе первому. Не было никаких сомнений, что он надолго
запьет, но Бестужева это уже не интересовало. У него как раз родилась идея,
быть может, и неплохая…
…Субъект в шляпе набекрень, наряженный под франтика, шлепал
за Бестужевым из рук вон бездарно, прямо-таки наступал на пятки. Бестужев засек
его сразу, едва вышел из гостиницы, уже в партикулярном платье, – но пока
что не стал предпринимать никаких действий, только сделал незапланированный
крюк длиной в несколько кварталов, чтобы не осталось никаких неясностей.
Их и не осталось. Преследователь, судя по его поведению,
являл собою классического «михрютку», как это называл генерал Герасимов.
Оторваться от него без труда сумел бы и менее опытный, нежели Бестужев,
сыщик, – но вот спешить как раз и не следовало.
Случай представился вскоре. Завидев того самого городового,
что откровенно испугался разбираться с неизвестной красавицей, Бестужев вдруг
решительно шагнул на проезжую часть, подошел к скучавшему стражу порядка и
напористо, без тени колебаний сказал: