Дикое золото - читать онлайн книгу. Автор: Александр Бушков cтр.№ 38

– Позвольте представить, дражайшая, – сказал полковник с умиленно-восхищенными интонациями. – Наш столичный коллега, ротмистр Бестужев…

– Не из тех ли Бестужевых? – любезно поинтересовалась провинциальная дива, в чьих синих глазах Бестужев не мог усмотреть ничего, свидетельствовавшего о двойной жизни.

Что ж, всё, что касается двойной жизни и прочих своих маленьких тайн, женщины умеют скрывать мастерски…

– Вынужден вас разочаровать, – поклонился он. – Ни к кому из знаменитых Бестужевых отношения не имею. Родство есть, безусловно, но отдаленное до той самой степени, о которой простонародье сложило вульгарную поговорку: «Нашему плотнику троюродный забор».

– Как вы говорите? Троюродный забор? Весьма оригинально… – она рассмеялась так, как и следовало уверенной в себе молодой красавице, опытной кокетке. – Прошу, господа. Супруг и властелин уже изволят ожидать в беседке. – Вслед за чем Бестужеву был послан один из тех многозначительных взглядов, которые можно толковать по-разному, от механического кокетства до подачи определенных надежд. – Супруг, должна вам сказать, ротмистр, находится с вами в сходном положении. Он тоже… ха-ха, троюродный забор тех Аргамаковых… [22] но, быть может, это и к лучшему? Будь он более близким родственником, у кого-то из заядлых монархистов могли бы возникнуть неприязненные чувства…

– Весьма вероятно, – вежливо кивнул Бестужев.

Беседка представляла собою небольшой домик, наполовину состоящий из застекленных рам. Летом в ней, сразу видно, чрезвычайно уютно. Стол был накрыт белоснежной скатертью, учитывая щедрость и обильность здешнего гостеприимства, довольно скупо, что несколько не вязалось с обликом хозяина, радушно вышедшего им навстречу, – с первого взгляда было видно, что перед Бестужевым оказался классический образец провинциального жуира и гурмана, слегка располневшего, с живыми глазами и подвижным ртом весельчака, души застолья.

– Наслышан, наслышан. – Аргамаков крепко тряхнул его руку. – Василий Львович говорил о вас так таинственно и уважительно… Судя по его туманным намекам, вы – этакий Рокамболь охраны…

– Да полноте, – сказал Бестужев. – Служим помаленьку…

– Прошу, господа, к столу! Мамочка… – Аргамаков, явственно припахивавший свежим, недавно употребленным спиртным, со страдальческой миной развел руками. – Начинаются сплошные служебные секреты…

– Всегда одно и то же, господа, – сделала Ирина Владимировна печальную гримаску. – В кои-то веки к нам попал блестящий офицер из столицы – и вновь начинаются роковые тайны государевой службы… Что ж, я вас оставляю, господа. Но я тебя умоляю, душа моя… – она послала мужу многозначительный взгляд и вышла.

– Ах вы, счастливчик, – протянул Ларионов. – Будь я молод и красив, непременно заставил бы вас поревновать, Викентий Сергеевич…

– Да вы у нас и ныне – орел, полковник, к чему скромничать? – усмехнулся Аргамаков, проворно наполняя рюмки. – Не угодно ли, господа, шустовского? Прошу прощения за скудость стола, но я рассудил, что разговор пойдет о вещах малоаппетитных, и нашему гостю, вполне возможно, кусок не полезет в горло… Ваше здоровье!

Когда он разливал, рука предательски подрагивала, горлышко графина звякало о края рюмок. И потребил он свой коньяк чересчур торопливо, словно боялся, что более ему не достанется. Кажется, Бестужев при виде всего этого стал догадываться, о каком недостатке Аргамакова говорил полковник. В самом деле, сугубо российский недостаток, Ивашкой Хмельницким именуется…

– Вам не доводилось, ротмистр, читать, что написал о нас Антон Павлович Чехов? – осведомился Аргамаков, тоскливо глядя на свою пустую рюмку. – Жаль… Я, знаете ли, запомнил дословно. «В Шантарске интеллигенция мыслящая и немыслящая с утра до ночи пьет водку, пьет неизящно, грубо и глупо, не зная меры и не пьянея. После первых же двух фраз местный интеллигент задаст вопрос: „А не выпить ли нам водки?“». Определенные преувеличения, конечно, имеются, но тенденция подмечена верно. А не выпить ли нам коньячку? – он проворно схватил графин.

– Викентий Сергеевич, дорогуша, – мягко сказал полковник. – Я вас прошу, не увлекайтесь…

Краем глаза Бестужев подметил странное выражение на лице Рокицкого – скорее безмерное удивление. Впрочем, штабс-ротмистр тут же овладел собой, и загадочная гримаса пропала с его лица. Воцарилась некоторая неловкость, и Бестужев, стараясь держаться непринужденно, отошел к дощатому простенку, принялся разглядывать висевшие там акварели. Все три изображали каменные здания довольно старой постройки, величавые, чуть ли не подавлявшие. Здания красивы, и нарисовано вроде бы мастерски, но акварели чересчур уж холодны даже для неподготовленного зрителя, в них не хватает чего-то теплого, светлого…

– Заинтересовались моим курьезом? – неслышно подошел сзади Аргамаков. – Это, изволите ли видеть, память о прекрасной Вене. Был я там этой весною, и в Пратере [23] разговорился с любопытнейшим типусом. Совсем юнец, тощий, голодный, а глаза горят этаким, знаете ли, фанатичным огоньком. Приехал поступать в Академию художеств, да провалился, однако не потерял напора. Глазищи так и сверкают внутренним огнем, я, твердит, еще многого добьюсь… Звать Адольфом, а фамилия… Шилькер, Шильдер… – он присмотрелся к подписи внизу одной из акварелей. – Ага, Шиккельгрубер…

– Скорее уж Шикльгрубер, – поправил Бестужев. – «Е» в данном случае не произносится, я владею немецким…

– Какая разница? Шикльгрубер… Вот только мне представляется, хотя я и не специалист в живописи, что художником ему не быть. Не хватает чего-то, а?

– Вы совершенно правы, – сказал Бестужев. – Этаким холодком веет. Но вот архитектор из него, быть может, и неплохой получится. Я в юнкерском имел высший балл по черчению, немного в этом понимаю.

– Архитектором-то он как раз быть не хотел, – фыркнул Аргамаков. – В художники метил. Ну, я и купил у него акварельки, не из особого интереса, а скорее благотворительности ради – вьюнош был голоден, как подтощалая бездомная кошка. Архитектор, говорите? Хм, забавно получится, если из него выйдет второй Кваренги или там Росси. Войдет в славу, а акварельки-то – вот они… Ну, поживем – увидим, неизвестно, что нам сулит грядущий двадцатый век, каковой и не наступил еще…

– То есть как? – немного удивился Бестужев. – По-моему, давно…

– Это у Викентия Сергеевича такой пунктик, – с усмешкой пояснил Ларионов. – Насчет правильного счета столетий.

– Я бы это пунктиком не назвал, полковник, – явственно обиделся Аргамаков. – Это и не пунктик вовсе, а логичное научное объяснение. Видите ли, Алексей Воинович, я убежден, что столетие не стоит мерить чисто арифметическими мерками и считать начало такового с календарным началом нового века. Разве девятнадцатое столетие наступило в восемьсот первом? Позвольте усомниться. Наполеоновские войны – сие, на мой взгляд, не более чем затянувшееся продолжение и завершение века восемнадцатого. Ибо вершили эти кампании люди, во всем воспитанные восемнадцатым столетием, выросшие и сформировавшиеся интеллектуально именно в нем… понимаете?