Театр Теней - читать онлайн книгу. Автор: Орсон Скотт Кард cтр.№ 46

Боб теперь должен знать, что Волеску их обманул. Судя по всему, ребенок у нее внутри также может быть поражен болезнью Боба. Боб поклялся, что никогда не заведет детей с ключом Антона.

– Были требования о выкупе? – спросила она Ланковского.

– Увы, нет. Мы не думаем, что они дадут себе труд сделать почти невозможную попытку – получить деньги от вас. Слишком велик риск, что их перехитрят или арестуют – по сравнению с риском при продаже ваших детей третьей стороне.

– В этом, я думаю, риск почти нулевой, – сказала Петра.

– Наверное, вы правы. Но ваши дети будут в безопасности, если это может вас утешить.

– Чтобы из них вырастили чудовищ.

– Наверное, они не будут себя таковыми считать.

– Вы хотите сказать, что готовы выйти на рынок за одним из них, чтобы воспитать себе гения?

– Мы не участвуем в торговле живым контрабандным товаром, – ответил Ланковский. – У нас долго была проблема работорговли, с которой не удавалось покончить. Сейчас, если кто-то будет пойман на владении, продаже, покупке или перевозке раба, если официальное лицо поймают на потворстве рабству или работорговле, наказанием будет смертная казнь. Суд в этих случаях скор, просьбы о помиловании не удовлетворяются. Нет, миссис Дельфийски, там, где мы сейчас, неподходящее место для попыток продать украденные эмбрионы.

Даже сквозь тревогу о детях – потенциальных детях – до Петры дошло, что он только что открылся: «мы» – это не Сирия, а скорее некое панисламистское теневое правительство, которое – официально по крайней мере – не существует. Власть, переходящая национальные границы.

Вот что имел в виду Ланковский, когда говорил, что работает на правительство Сирии «иногда». Потому что не «иногда» он работал на правительство выше сирийского.

У них уже был собственный соперник Гегемону.

– Быть может, когда-нибудь, – сказала Петра, – моих детей обучат и используют для помощи в защите какой-то страны от мусульманского завоевания.

– Поскольку мусульмане больше не вторгаются в другие страны, мне интересно, как это может случиться.

– Где-то здесь вы прячете Алаи. Чем он у вас занят – плетет корзины или лепит горшки на продажу?

– Вы видите только эти две альтернативы? Плетение корзин или агрессивная война?

Но Петре не были интересны его отрицания. Она знала, что ее анализ верен настолько, насколько возможно при таких скудных данных, и отрицание в данном случае было не опровержением, а косвенным подтверждением.

А интересовал ее сейчас Боб. Где он? Когда попадет в Дамаск? Что он собирается предпринять насчет пропавших эмбрионов?

Потому что единственная мысль, которая сейчас была ей доступна, кричала из самых глубин души:

«Мои дети у него».

Не флейтист увел детей из города. Не Баба-Яга заманила их в избушку на курьих ножках. Не ведьма в пряничном домике держит их в клетках и откармливает на убой. Не серые детские фантазии, не дымка и туман. Только сплошная чернота, где нет света, где даже не помнят, что такое свет.

Вот где теперь ее дети.

В утробе Зверя.

Дрезина остановилась возле простой платформы. Рельсы тянулись дальше, неизвестно куда. Этот туннель мог идти в Багдад, в Амман, под горами в Анкару, может быть, под радиоактивной пустыней, чтобы выйти там, где древний камень ждет, пока пройдет полураспад полураспада полураспада смерти, и паломники снова будут совершать хадж.

Ланковский протянул руку и помог Петре выйти из дрезины, хотя она была молода, а он стар. Но он себя вел с ней необычно, будто надо было обращаться с ней осторожно. Будто она была непрочной и в любую минуту могла сломаться.

И это было правдой, она могла сломаться. И сломалась.

Только теперь мне нельзя сломаться. Потому что один ребенок у меня мог остаться. Может быть, он не погиб, когда его в меня вложили, а начал жить. Может быть, он пустил корни в моем саду, расцветет и принесет плод, младенца на коротком извитом стебле. И когда плод созреет, выйдет с ним и стебель, и корень, оставив пустой сад. А где тогда будут другие? Может быть, вырастут в чужой воле. Но я не сломаюсь, потому что этот у меня есть. Быть может.

– Спасибо, но я не так хрупка, чтобы помогать мне выйти.

Он улыбнулся, но ничего не сказал. Она вошла вслед за ним в лифт и вышла оттуда в…

В сад. Пышный, как филиппинские джунгли, где на поляне Питер отдал приказ, который привел к ним в дом Зверя и изгнал их.

Двор был застеклен, вот почему здесь было так влажно, даже мокро. Сухому воздуху пустыни не отдавали влаги.

В каменном кресле посреди сада сидел высокий худощавый человек, и кожа его была такого же темного какаового цвета, как воды в верховьях Нигера, где он родился.

Она не сразу подошла к нему, а залюбовалась тем, что видела. Длинные ноги, облаченные не в деловой костюм, бывший уже много столетий униформой западных мужчин, а в бурнус шейха. Голова не покрыта. И бороды нет. Все еще очень молод, но уже взрослый мужчина.

– Алаи, – сказала она так тихо, что он вряд ли услышал.

Наверное, он и не слышал, но случайно в этот момент повернулся и увидел ее. Серьезное выражение лица сменилось улыбкой. Но не той мальчишеской усмешкой, с которой когда-то он носился вприпрыжку в низкой гравитации коридоров Боевой школы. В этой улыбке была усталость, давние страхи, давно покоренные, но все же не исчезнувшие. Улыбка мудрости.

Она поняла, почему Алаи исчез с горизонта.

Он – Халиф. Снова выбрали Халифа, и мусульманский мир живет под властью одного человека, и этот человек – Алаи.

Это ни из чего не следовало, уж во всяком случае из того, что он здесь, в саду. И все же она поняла это, глядя, как он здесь сидит, без символов власти, без охраны, без паролей – только элегантно-учтивый человек ведет ее к нему, к этому почти мальчику на древнем троне. Власть Алаи была духовной. Во всем Дамаске не было более безопасного места. Здесь никто не потревожит его. Миллионы готовы погибнуть, лишь бы сюда не ступила нога непрошеного гостя.

Он поманил ее к себе, и это было неназойливое приглашение святого. Она не обязана была повиноваться, и он бы не обиделся, если бы она не подошла. Но она подошла.

– Салам, – сказал Алаи.

– Салам, – ответила Петра.

– Каменная девушка.

– Хай.

Это была старая шутка, буквальный перевод ее имени с греческого – в ответ на ее дразнилку «хай» из «хаи-алаи» [1] .

– Я рад, что ты спаслась, – сказал он.

– Твоя жизнь изменилась с тех пор, как ты снова обрел свободу.