– Вот так-то лучше, – обрадовался он, – такой
вы мне больше нравитесь.
Он поискал глазами стул, чтобы сесть с ней рядом, но она
привлекла его к себе, так что пришлось опуститься перед креслом на колени.
«Вот так и Азарову она голову морочила», – сердито
подумал Борис.
Но фиалковые глаза, осененные темными ресницами, смотрели
так завлекающе, что сердиться на прелестницу стало совершенно невозможно.
«В конце концов, Азаров ведь свое получил, – лениво
размышлял Борис, легонько касаясь губами тонких пальчиков, – так почему бы
и мне не попытаться…»
Они с Софи были знакомы еще раньше, до Азарова. Она всегда
ему нравилась, и она тоже еще там, в Феодосии, давала ему понять, что была бы
не против… Война войной, а без любви жить тоже нелегко.
Он положил голову Софи на колени и предался блаженной
истоме, чувствуя, как нежные пальчики перебирают волосы на затылке. В его
отуманенную голову не пришла здравая мысль, что полковник Азаров добился
благосклонности Софи только потому, что ей было нужно получить от него
кое-какую информацию и что если сейчас Софья Павловна так благосклонна к нему,
к Борису, то что ей, собственно, может быть от него нужно?
Она рассмеялась тихим волнующим смехом, и Борис вскочил на
ноги, забыв обо всем.
– Софи, дорогая…
– Молчите, – шепнула она, обвив его руками за шею,
и Борис Ордынцев получил такой поцелуй, какого не получал еще никогда в жизни,
хотя был уже далеко не мальчиком.
«Нехорошо, конечно, стыдно перед памятью Азарова, –
пронеслось у него в мозгу, – ну да ведь его нет, а она ему все же была не
жена».
Софи прижималась к нему все теснее, из глубины ее сердца
вырвался вдруг воркующий стон. Не отрываясь от ее губ, Борис подхватил ее на
руки и сделал несколько шагов в сторону спальни, однако Софи мягко, но
настойчиво освободилась.
– Вы… вы с ума сошли! – Голос был возмущенный, но
глаза говорили совершенно другое. – Мы же не можем здесь… когда в любую
минуту меня могут позвать к княгине…
– Но когда же, Софи, когда и где? – задыхался
Борис.
– Мой мальчик, я все устрою, а сейчас вы должны идти.
– Но вы обещаете?
– Конечно. – Голос ее чаровал, а фиалковые глаза
сулили неслыханное блаженство.
Он с сожалением выпустил ее из объятий и нетвердыми шагами
направился к двери. После его ухода Софи закурила длинную дамскую папиросу и
подошла к окну. Когда внизу появился Борис, она спрятала руку с папиросой за
занавеску и помахала ему свободной рукой. Она была совершенно спокойна, потому
что выяснила все, что ей было нужно, когда прижималась к нему в страстном
поцелуе, – картина Мантеньи была у него с собой.
Еще в саду из раскрытого окна Борис услышал смех Вари. Это
было так удивительно – слышать ее смех, звонким колокольчиком рассыпавшийся по
комнате. Раньше она только плакала, потом болела, Борис думал, что сестра
разучилась смеяться. Войдя в комнату, Борис понял, кто сумел заставить сестру
смеяться. Алымов сидел у стола и тоже выглядел необычайно оживленным. Исчезло
хмурое выражение лица, даже появился румянец на щеках. Они смотрели друг на
друга и все время спрашивали: «А помнишь?» Борис открыл дверь, думая, куда бы
ему половчее спрятать картину.
– Где ты был? – осведомилась Варя, и в голосе ее
послышались ревнивые нотки.
– У княгини Анны Евлампиевны, она больна, –
коротко отвечал Борис.
– А эта женщина, ее компаньонка, тоже была там? –
Варя подошла и звонко чмокнула его в щеку.
– С чего ты взяла? – неподдельно удивился Борис.
– От тебя пахнет ее духами, – уверенно заявила
сестра.
– Вовсе это не ее духи! – запротестовал Борис.
– А чьи же тогда? Вот и попался! – Варя засмеялась
и, как в детстве, захлопала в ладоши.
– Варвара, прекрати! – сердито заговорил
Борис. – Я к княгине ходил по делу.
– Да ты посмотри на свое лицо, – не унималась
сестра.
– Она права, – поддержал Алымов, – у тебя,
брат, физиономия так сияет, что весь Ценск осветить можно, не хуже
электричества.
– Саенко! – рявкнул Борис. – Аркадий Петрович
скоро придет?
Глава 15
«Партия наметила жесткие меры, которые должны провести все
партийные, советские и профсоюзные организации для привлечения более широких
слоев рабочего класса к делу борьбы с Деникиным на Южном фронте, который стал
главным фронтом страны…»
В. Ленин. Правда, 191
На третий день после возвращения из рейда офицеры собрались
в ресторации Пунса. Компанию пригласил Петр Алымов, который, естественно,
никому не сказал о том, что попросил его об этом Ордынцев. Борис же назвал
Алымову участников нынешнего сборища. За столиком неподалеку от эстрады сидели
Алымов, Мальцев, Осоргин, Коновалов и Ордынцев.
Народу в зале было предостаточно, дамы в присутствии такого
количества офицеров, что называется, воспрянули духом и показали себя во всем
своем великолепии. Сияли свечи и бриллианты, звенели хрусталь и дамский смех.
Сцена была украшена разноцветными китайскими фонариками,
сзади какой-то голодный художник намалевал пагоду. Заиграла тихая музыка, и на
сцену мелкими шажками выбежали девицы из кордебалета с японскими веерами и в
кимоно. Публика перестала разговаривать, с любопытством ожидая, что последует
дальше. Но внезапно в луче света появился грустный человек в костюме Пьеро,
лицо его было щедро присыпано мукой, а глаза подведены черным.
– «В бананово-лимонном Сингапуре…» – завыл он, бездарно
подражая Вертинскому.
Посетители ресторана разочарованно вздохнули и вернулись к
прерванным занятиям – еде и легкому флирту.
Борис старался показать всем, что сегодня он много пьет. Он
сидел в стороне от штабс-капитана Коновалова, которого увидел воочию, только
вернувшись из рейда, – раньше как-то не случалось. Борис старался
приглядываться к нему, но незаметно, чтобы не спугнуть. Он надеялся, что в
глазах у него не отражается его отношение к этому человеку – ведь в том, что
именно Сергей Коновалов является тем самым предателем, пославшим на смерть
больше тысячи людей, у Бориса уже не осталось сомнений.
– «…Сингапуре…» – тянул жалкий Пьеро.
– Вот в каком-нибудь Сингапуре все мы и окажемся через
некоторое время, – оглянувшись на сцену, желчно бросил Осоргин.
– Брось, Митенька, – похлопав его по руке,
промолвил Мальцев, – дела не так уж плохи… Мы славно потрудились в рейде,
а в дальнейшем я еще не потерял надежду пройтись по златоглавой! А вы что
скажете, поручик? – обратился он к Борису. – Что-то вы сегодня
непривычно тихи, пьете много…
Борис сделал вид, что с трудом поднял опущенную голову.