«Как ты можешь так со мной после того, что было
вчера? – спрашивал его взгляд. – Или ты хочешь заставить меня думать,
что ничего не было?»
«Было, – отвечал ее взгляд, – было, но все
кончилось».
– Прощайте, – пробормотал Борис и взял ее руку,
чтобы поцеловать, но перехватил недовольный взгляд Горецкого, страшно
разозлился и отпустил руку Юлии Львовны.
– Прощайте, Николай Иванович, голубчик. – Юлия
Львовна перекрестила Колзакова.
– Дай вам Бог счастья, – растрогался Колзаков.
Она заторопилась к подводе.
– Всего доброго, Борис Андреевич, – сказал
Горецкий, рассеянно наблюдая за Юлией Львовной, которая легко оперлась на руку
Сильверсвана и села на подводу.
– Еще встретимся, Крым тесный… Борис кивнул Саенко и
отвернулся. Татарин крикнул лошадям по-своему, и подводы тронулись.
– Что, Николай Иванович, самогону у вас не
осталось? – неожиданно для себя спросил Борис.
– Да бросьте вы, поручик, – нахмурился
Колзаков, – воевать надо, и так нас здесь мало.
– Скучно, – пожаловался Борис.
– Ничего, недельки через две сменят нас, в другое место
воевать поедем.
Спору нет, веселее, когда тут с нами Юлия Львовна жила, да
ведь непорядок это.
– Непорядок, – вздохнул Борис, – в голове у
меня непорядок от этой женщины. Вот скажите, Колзаков, – какой он был,
этот поручик Богуславский, если такая женщина его столько лет забыть не может?
– Да как сказать, – смутился Колзаков, – вы
уж не обижайтесь, а только поручик-то сильно на вас похож был. Высокий, волосы
светлые… глаза опять же похожи, походка… «Вот тебе и раз! – пронеслось в
голове у Бориса. – Выдумала что-то про смерть, говорила, что хочет меня
спасти, а оказывается, я просто был похож… И вчера ночью она любила не меня, а
память свою…»
– Эх, Николай Иваныч! – Борис хлопнул Колзакова по
плечу. – Пойдем, что ли, по красным постреляем, авось мне полегчает.
– И то дело! – откликнулся Колзаков. – Скоро
пять часов, перестрелка начнется. А то выдумал – среди бела дня самогон пить…
* * *
Во второй половине апреля наступила теплая погода, которая
дала возможность красным подвезти новые части и сконцентрировать войска на
Чонгаре.
Генерал Слащов, по-прежнему отвечавший за оборону крымских
перешейков, почувствовал исходящую от Чонгара угрозу и решил предупредить
красных, атаковав их прежде, чем они соберут на Чонгаре мощный кулак, занять
Чонгарский полуостров и создать буфер между Северной Таврией и Крымом. Такая
операция должна была иметь и политическое значение: в это время шли мирные
переговоры союзников с красными, и французы дали Врангелю понять, что
необходимо показать силу Русской армии, и тогда красные пойдут на уступки.
Руководствуясь всеми этими соображениями, Слащов принял
решение атаковать красных на Чонгаре.
У южного основания Чонгарского полуострова Сиваш был покрыт
огромной, почти двухверстной гатью. На берегу Сиваша по распоряжению Слащова
еще зимой были выстроены небольшие железнодорожные ветки - тупики, чтобы
бронепоезда белых могли маневрировать, а не стоять друг другу в затылок. На эти
ветки Слащов подогнал четыре бронепоезда, один из которых имел дальнобойные
восьмидюймовые морские орудия, тем самым он обеспечил за собой превосходство в
артиллерии. Больших сил Слащов не мог сосредоточить - на Перекопе тоже было
неспокойно. Он выдвинул на позиции бригаду 13-й дивизии - пятьсот штыков,
батальон юнкеров - сто двадцать штыков и восьмой кавалерийский полк - бывший
конвой штаба корпуса, около трехсот шашек. Впрочем, количество сил почти не
играло роли из-за рельефа местности, потому что войска негде было развернуть.
Брошенная вперед бригада 13-й дивизии безуспешно пыталась
занять гать, красные со своей стороны тоже пытались на нее проникнуть. После
обоюдных неудачных атак гать и расположенный посреди нее железнодорожный мост
остались нейтральными, и цепи противников залегли с двух сторон по берегу
Сиваша. Тяжелые дальнобойные орудия бронепоезда белых держали бронепоезда
красных в отдалении, но этим исход боя не решался.
Время уже клонилось к вечеру, когда артиллерийский огонь
красных неожиданно усилился: видимо, они получили подкрепление. Огонь
сосредоточился по легким бронепоездам белых, даже в штабном поезде Слащова
вылетели стекла. Цепи 13-й дивизии тоже подверглись сильному обстрелу. Слащов
приказал бронепоездам перенести огонь на пехоту красных и послал своего
адъютанта Сиверса и "ординарца Нечволодова" - свою верную Лиду - к
цепям с приказом атаковать, двигаться на гать, поскольку нет ничего хуже, чем
лежать неподвижно под мощным артиллерийским огнем, и только атака пехоты могла
кардинально переменить течение боя.
Однако уже через десять минут генерал получил донесение, что
Сивере убит, "ординарец Нечволодов" ранен, а цепи 13-й дивизии, не
выдержав огня красных, подаются назад, очищая позиции. С севера к гати спускалась
пехота красных.
Положение было критическим: неудача могла деморализовать
13-ю дивизию, которая в значительной части состояла из пленных красноармейцев
той самой 46-й стрелковой дивизии, которая сейчас с севера форсировала гать.
Отбросив белых от перешейка, красные могли ворваться в Крым.
В резерве у Слащова оставались только юнкера и восьмой
кавалерийский полк.
Слащов решил прибегнуть к последнему средству, к тому
средству, которое неоднократно выручало его прежде: личному примеру.
Борис Ордынцев находился в резерве Слащова во главе одного
из взводов юнкеров. Он увидел, как перед батальоном появилась хорошо знакомая
фигура генерала - бледное лицо, горящие глаза, длинная кавалерийская шинель,
обметающая ноги при ходьбе...
- Юнкера! - загремел голос Слащова, перекрывая гул канонады
и вливая в сердца солдат ни с чем не сравнимую энергию беспредельной храбрости
и презрения к смерти. - В колонну по отделениям... Стройсь! Оркестр...
"Прощание славянки"! Батальон... Ма-арш!
Юнкера, четко печатая шаг, двинулись к Сивашу. Военные
музыканты шли рядом, выводя с трагическим надрывом мелодию марша. Борис шагал
впереди своего взвода, полной грудью вдыхая воздух весны, воздух боя, воздух
славы. Горестные и бравурные звуки оркестра поднимались к небу, и безнадежная, обреченная
судьба шагала впереди в образе непобедимого, бесстрашного молодого генерала,
неврастеника и кокаиниста. Такой атаке нельзя было противостоять. Артиллерия
красных стала стрелять беспорядочно, ни один снаряд не попадал в цель, многие
шрапнели давали камуфлет, то есть взрывались в земле. Ружейный огонь красных
тоже стал беспорядочным, пули летели через головы, несмотря на большое
расстояние до цепей. Батальон вошел на гать. Красные начали отступать - сначала
отдельные люди, потом вся цепь. Артиллерия смолкла - видимо, началось бегство.
Сзади раздалось нестройное "Ура!" - бригада 13-й дивизии густой
толпой сбегала на гать вслед за ровной колонной юнкеров.