Пригибаясь, пересекли поляну, залитую, как молоком, клубами
густого тумана, углубились в сырой полусонный лес и с тех пор брели за неутомимым
молчаливым проводником. После полудня проводник остановился, выбрал каждому по
длинной слеге и предупредил, что дальше начнется глубокое болото, так что нужно
идти за ним, никуда не сворачивая. Борис уже здорово выдохся, а чухонец все шел
и шел впереди, не сбавляя темпа.
– Этта хорошая дорога… – проговорил проводник,
выбравшись на высокую кочку. – Красный здесь не ходить, думать – болото,
нет дорога… а здесь есть дорога, только не все ее знать…
– Далеко еще идти по этой хорошей дороге? –
проговорил Борис, переведя дыхание.
– Не-ет, не далеко-о! – протянул чухонец и снова
зашагал вперед как заведенный.
– Точно он в трясину нас заведет, леший! –
зашептал Саенко, догнав Бориса и поравнявшись с ним. – Ох, чует мое
сердце, заведет!
– Что-то ты, Пантелей Григорьич, нервный стал! –
усмехнулся Борис. – Раньше тебя, насколько я помню, предчувствия не
посещали! Не иначе как от паштетов мадам Иветт воображение разыгралось!
– Не знаю ни про какое обряжение, – недовольно
пробурчал Саенко. – А только сердцем чую – будет что-то недоброе…
Ордынцев не успел ему ответить, потому что они вышли на
опушку леса. Впереди лежало просторное поле, за ним виднелись сараи и
приземистые домишки городской окраины.
– Все, каспада, дальше я не ходить! – вполголоса
проговорил чухонец. – Этта есть город Энск. Пажалуйте деньги!
Мари передала проводнику сверток, и он исчез в зарослях.
– Ишь, как ходит, шельма! – проговорил вслед
проводнику Саенко. – Веточка не треснет! Ох и подлый же народ…
– Повторяешься, Саенко! – оборвал его
Борис. – Пошли дальше, тут задерживаться не след!
Путники торопливо пересекли поле, поравнялись с первыми
городскими строениями. Из-за дощатого сарая доносился стук топора.
– Пробираемся к станции! – скомандовала
Мари. – Там, среди людей, легче затеряться, здесь мы слишком на виду!
– Оно верно, – одобрил Саенко. – Среди людей
завсегда сподручнее. Только где людей больше, там и патрули шляются.
– Не рассуждать! – резко оборвала его Мари. –
В отсутствие Сержа я здесь командую!
Все трое цепочкой пробрались между сараями, миновали пустые,
не вскопанные еще огороды и вскоре оказались возле пакгаузов, протянувшихся
вдоль железнодорожных путей. Здесь действительно было людно – брели запуганные
крестьяне с тощими мешками, бежал растрепанный пассажир с чайником, опоздавший на
свой поезд, крутились какие-то подозрительные личности.
– Подождите меня здесь! – распорядилась
Мари. – Я узнаю насчет поезда на Петроград.
Она скрылась в здании вокзала.
Ордынцев огляделся.
За время его отсутствия Россия чрезвычайно сильно изменилась.
Впрочем, он помнил ее не только дореволюционной – нарядной, хлебосольной,
праздничной, в колокольном звоне и радостном сиянии пасхальных свечей.
Помнил он и страшный восемнадцатый год, голод и холод,
стрельбу на улицах Петрограда, пьяных матросов, колотящих прикладами в двери
профессорских квартир. Помнил кровавую разруху Гражданской войны, махновские
тачанки и звериные лица дезертиров…
Но даже тогда в этих злых разбойничьих лицах было что-то
человеческое – было в них опьянение свободой, вседозволенностью, жуткое
опьянение русского бунта – хоть день, да наш! Кто был ничем, тот станет всем!
Сейчас все было не такое.
На всех лицах, которые видел Борис, читались неуверенность и
боязнь, как будто люди сомневались, дозволяется ли им жить на этом свете, можно
ли дышать сырым тифозным воздухом и ходить по волглой глинистой земле, более
подходящей для рытья могил, чем для пахоты. Неуверенность читалась на лицах
крестьян, мечтающих попасть на поезд и продать или обменять хлеб на соль или
мануфактуру. Неуверенность – на лицах горожан, которым нужно куда-то ехать по
своим незначительным делам. Но такая же неуверенность была и на лице
красноармейца, который курил самокрутку возле двери вокзала, и на лице
вертлявого типчика, явно норовящего что-нибудь спереть…
– Дядя, дай копеечку! – раздался рядом с Борисом
тонкий детский голос.
Рядом с ним крутился чумазый мальчишка-беспризорник.
Стрельнув по сторонам цепким вороватым взглядом, он повторил, на этот раз
наглым хрипловатым голосом:
– Дядя, дай лимон!
– Какой еще лимон? – удивленно переспросил
Ордынцев. – Зачем тебе лимон?
– Известно зачем – на курево! – Мальчишка искоса
посмотрел на Бориса, прищурив левый глаз.
– Лимон – на курево?
– Лимон не знаешь? Мильон рублей! – И мальчишка,
кривляясь, запел: – «Ах, лимончики, мои червончики! Где вы растете и в каком
саду?!»
Борис понял, что допустил непростительную ошибку: забыл, что
в России лимонами называют миллионы обесценившихся рублей…
– Барин, дай лимон! – повторил беспризорник,
понизив голос и глядя на Бориса с угрозой.
– Какой я тебе барин? – отозвался Борис, тоже
невольно понизив голос.
– Известно какой! – процедил мальчишка, оттопырив
губу. – Барин – белая кость, голубая задница! Ух, сколько мы таких в
девятнадцатом порезали! Уж попили вы нашей кровушки, теперь нам очередь пришла!
Дай лимон, а то заору!
– Что ты врешь? – зашипел Борис, пригнувшись и
попытавшись схватить мальчишку за ухо. – Никакой я не барин, а
командированный служащий!
– Это ты в чеке расскажешь, какой ты
командированный! – выкрикнул мальчишка, ловко уворачиваясь. – А
только я вижу, что ты есть барин и шпиён! Вон у тебя какие руки чистые, разве ж
у пролетария такие бывают? Последний раз тебе говорю – дай лимон, а то патруля
крикну!
– Патруля, говоришь? – спросил появившийся рядом
Саенко, ухватив беспризорника за вихор и рванув на себя. – Я щас сам тебя,
паразита, патрулям сдам! По тебе, гаденышу, детприемник давно плачет! Небось
только что из колонии сбежал? Щас тебя быстро обратно оприходуем! Будешь знать,
как к ответственному товарищу цепляться!
– Ой, дяденька, отпусти! – заверещал мальчишка
прежним тоненьким, жалобным голоском. – Я больше не буду! Тамбовские мы, у
нас там голодуха, папка на Гражданской голову сложил, мамка с голоду померла,
вот и ищу, где бы хлебца перехватить!
В ту же секунду беспризорник рванулся, оставив в руке Саенко
клок волос, поднырнул и скрылся в вокзальной толпе.
– Осторожненько надо, Борис Андреич! – опасливо
пробормотал Саенко, переглянувшись с Борисом. – Ох и подлый же народ эти
беспризорники! Просто житья от них нет! Как бы шкет этот неприятностей не
накликал…
Саенко словно в воду глядел.