Американская история - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Тосс cтр.№ 40

Поэтому однажды, заглянув в свой банковский счет, я не могла не изумиться: впервые за мою жизнь на нем собирались какие-то деньги, впрочем, с точки зрения стандартного американского представления, вполне мизерные.

В целом, если попытаться охарактеризовать мою тогдашнюю жизнь, она была хоть и напряженно изнурительной, но вместе с тем размеренной, целенаправленной, или, как говорили русские классики, которых я, впрочем, читала все реже и реже, цельной.

Каждый год во время весеннего семестра в университете объявлялся конкурс на лучшую студенческую научную работу. Я ни разу в них не участвовала, как и в других подобных, — чего время попусту тратить, — но на этот раз Марк меня уговорил.

— Ты заканчиваешь учебу на бакалавра, — назидательно сказал он, — и хорошо бы тебе победить в конкурсе, какая-никакая, а добавка к аттестату.

Я и так не противилась — чего там, конкурс так конкурс. Времени, конечно, катастрофически не хватает, но ведь и так не хватает, ну, будет не хватать еще больше. К тому же мне уже хотелось хоть как-то реализовать свои накопившиеся знания, вылить их в конкретную форму, доказать всем, и прежде всего себе, что я не зря так отчаянно корпела все эти годы — к чему-то они должны были привести!

Я подала заявление об уходе с работы из интерната: Марк считал, что мне достаточно реальной жизни и теперь пора врастать в жизнь научную. Конечно, он порекомендовал меня своим друзьям в Гарварде, и меня обещали устроить на должность ничтожного ассистента какого-нибудь зануды профессора, что означало, что я буду подыскивать для него литературу, делать копии и заниматься другой скучнейшей работой. То, что имя профессора пока было неизвестно и только выяснялось, меня вполне устраивало, так как выйти на работу я решила через месяц, после того как закончится вся эта возня с конкурсом.

Марк отнесся к предстоящему научному конкурсу весьма серьезно, будто ожидалась не формальная, студенческая разборка, а самый что ни на есть бой, последний и решительный. Он натащил кучу литературы по конкурсному вопросу, специальные рефераты и даже исследования с грифом «секретно», которые я в виде шутки читать отказывалась, но Марк успокоил меня, сказав, что секретность устарела и за давностью отменена, хотя я и не была абсолютно уверена, что это именно так.

В глубине души я не понимала, почему он так серьезно относится к какому-то более чем заурядному мероприятию, которое, скорее всего, было ниже его достоинства, и спросила его об этом, на что он ответил, что победа в конкурсе может на многое повлиять в дальнейшей моей жизни. Например, послужить путевкой в хороший университет, а для получения докторской степени имя университета имеет большое значение. А во-вторых, сказал он, это вопрос профессионализма, даже не вопрос престижности или непрестижности работы, а скорее, привычки выполнять работу всегда одинаково хорошо. С этим я, конечно, согласилась, ответ опять же был до простоты, до школьного учебника очевидный, но куда от простоты денешься: сама ведь задала вопрос, вот и приходится выслушивать.

Однажды Марк сказал, что мы засиделись, что мы уже сто лет никуда не выходили, с чем я конечно же не стала спорить, и мы вышли на улицу.

Был поздний март, в вечернем воздухе уже носилась замысловатая смесь будоражащих весенних запахов, и то ли сам вечер, то ли запахи рождали во мне что-то очень личностное, интимное, что невозможно было выразить и уж, во всяком случае, невозможно было ни с кем разделить. И именно поэтому и я, и Марк молчали и просто неторопливо брели, вдыхая свежий воздух и поддаваясь его чарующему обаянию.

Это была опасная прогулка, она могла отбить, увести меня от книг, рефератов, научных дебатов, надвигающихся конкурсов. Она вдруг предательски напоминала мне о том, кто я, она обнаружила где-то во мне, в моей запаховой памяти, похожие, а может быть, точно такие же освежающие колебания вечернего воздуха и подняла их из детства, из юности, казалось, случившейся недавно, только что, но настолько сейчас недоступной и далекой, что становилось томительно от необратимости движения.

Томление перешло в обиду, мне вдруг показалось, что жизнь моя стала урезанно неполноценной, потерявшей какую-то большую, важную свою часть, раз забыты мной вот такие вечера и забыты чувства, которые они рождают. Мне тут же стало горько и захотелось подчиниться мгновенному порыву и бросить все к чертовой матери, вот прямо сейчас, все, не оставляя ничего, потому что нельзя бросить опостылевшую жизнь частично.

Хотелось вновь быть там, где нет расчета и здравого смысла, где нет вымученной продолжительности работы с похвальным обещанием, что после тяжести и занудливости будней когда-нибудь потом тебе воздастся. Хотя непонятно, когда «потом» и «как» воздастся и нужно ли тебе тогда это будет. Хотелось быть там, где все случается прямо сейчас, сегодня, сию минуту, и случается полно, безрезервно, пронизывая оживлением. А если и не случается, то и Бог с ним, потому что сразу забывается, ведь наверняка произойдет что-нибудь другое, такое же полное и пронизывающее. И тебе неважно, что будет завтра, не имеет значения, потому что у тебя сейчас нет завтра, его вообще нет, есть одно растянутое во времени сегодня.

Назови это ощущение хоть безрассудством, хоть легкомыслием, хоть безумием, но так оно было, так оно летело, переплетаясь, запутавшись с весенним воздухом, весенним запахом, так оно будоражило и освежало и делало тебя легким, и от этой поразительной легкости ты становилась неуязвимой к проблемам и заботам, к неприятностям и даже бедам.

Только лишь потом, много позже, а может быть, именно в это мгновение, точно не помню, выйдя из уютной квартиры Марка на пахнущий березовым соком и ожившей землей, и спрятанными в ней ростками цветов, и Бог знает чем еще пахнущий, вечерний бостонский воздух, я поняла, что легкость, чувство легкости, состояние легкости — есть состояние уникальное, и хотя врожденное, но, как все уникальное, преходящее. Именно она, легкость, ведет за собой, как на поводке, и удачу, и радость, и успех, но ее так просто потерять, упустить, достаточно лишь отяжелиться заботами, обремениться самой жизнью. А потеряв, размахивай тогда руками, переживай о пропаже — только отгонишь ее, удачу, еще дальше от себя.

Мы по-прежнему шли молча, и я чуть расстегнула невесомую куртку, чтобы воздух проникал ближе к телу, чтобы ему было проще вовлекать меня в свою воздушную круговерть. Я подумала об этом только сейчас, наверное, впервые заметив, что за годы жизни с Марком я не только обзавелась, наростилась новым, очень существенным умением, но и также очень существенное умение растеряла. Может быть, еще не полностью, но частично — наверняка.

Вспоминая себя прежнюю, я вдруг представила веселую, непосредственную, живую и, как говорили, остроумную девочку, которая могла заставить смеяться или держать в напряжении в зависимости от темы отдельных людей или целые компании.

Да, я увидела сейчас себя прежнюю — смешную, безалаберную, открытую, быстро реагирующую и быстро, остроумно отвечающую, легкую, именно легкую и на слова, и на смех, и на поступки. Казалось, что я создаю вокруг себя некое эфирное поле, и люди попадали под его воздействие и заряжались им и тоже как бы становились легче. Рядом со мной всегда было много людей — задавленные бытом, люди тянутся к легкости, их привлекает чужая непрактичность, чужое разгильдяйство.