Хозяйки судьбы, или Спутанные Богом карты - читать онлайн книгу. Автор: Мария Метлицкая cтр.№ 4

– Я люблю тебя, – выдохнул как-то он.

Она пожала плечами: люби себе на здоровье.

Диалоги о любви с нелюбимыми...

Что может быть скучнее?

Потом они опять пили кофе и курили, и он провожал ее до двери. Ему хотелось прижать к себе ее голову и целовать темные, гладкие волосы, но она быстро выскальзывала из его рук и быстро исчезала.

Он подходил к окну и смотрел, как отдаляется ее фигура в красной куртке с белым мехом на капюшоне, дальше и дальше. От него. Она ни разу не обернулась и не махнула рукой. А может, она не знала, что он всегда смотрел ей вслед? Да нет, ей просто не было до этого никакого дела. Она уходила от него в свою жизнь, ту, в которой она жила без него. Неплохо, между прочим, жила. А он еще долго курил у окна.

В институт она приходила к третьей паре, и в курилке ее умная подруга, похожая на маленькую фарфоровую китаянку, одобрительно кивала головой, обследуя ее взглядом:

– У тебя умный вид и сытые глаза! Она морщилась и переводила разговор на другие темы. Так прошла зима. У нее – слава Богу, что прошла. У него – от четверга до четверга. К весне она влюбилась.

И, как всегда, эта история не сулила ничего хорошего. Она опять забыла обо всем на свете и даже засобиралась замуж. Четверги кончились, но он ни о чем не забыл. Он не названивал ей по телефону, не караулил ее у подъезда. Правда, однажды он ей все же позвонил и, не здороваясь, уточнил:

– Замуж собралась?

– Ага, – беспечно сказала она. Тогда она вообще была влюблена и беспечна, впрочем, для нее всегда только любовь имела значение.

– Любишь его?

– О Господи, ну конечно! Разве я бы вышла замуж по расчету? – почти обиделась она.

– Ты – точно нет, – уверенно подтвердил он. – Ну, будь счастлива!

– Буду! – уверила она его.

О том, что он вскрыл себе вены, что его еле откачали тогда, она так и не узнала. Тогда она была уже далеко в прямом и переносном смысле – в свадебном путешествии. Также она никогда не узнала, что он, так и не дописав диплом, бросил институт, пил слегка и иногда всерьез, неудачно дважды женился, калымил, бездельничал – в общем, хромал и ковылял по этой постылой для него жизни, как бы отбывая срок без надежды на освобождение.

Она же прожила свою жизнь тоже не без осадков: любила, разлюбила, страдала, полюбила опять, разводилась, родила двоих детей, проживала свои черные и белые дни, неотвратимо старела, болела – ну, в общем, все как у всех. О нем она никогда не вспоминала. И что было вспоминать? Так, эпизод. Ерунда, временный, проходящий вариант. Только в юности мы можем позволить себе эту «роскошь» – уйти не оглянувшись и думать только о том, как много всего еще впереди. А расплата? За чужие, ненароком поломанные судьбы? Но разве мы специально? Просто всегда для кого-то ты будешь недосягаема, для кого-то – женщиной из толпы, а для кого-то – единственной и самой главной женщиной на свете.

Они никогда больше не встречались. Да и слава Богу! И вряд ли он узнал бы в погрузневшей, уставшей, с гладкой, с проседью и с пучком на голове женщине ту тоненькую девочку с легкими по плечи волосами – главную девочку его жизни. А она и подавно не узнала бы в потухшем, подпитом, небрежно одетом человеке того юношу с синими глазами и широкой мускулистой грудью. Ну может быть, если бы они только встретились глазами...

Но разве мы заглядываем в глаза прохожим?

Мать все умилялась – как же ты похож на отца. И это опять раздражало. Прежде всего раздражало перманентное материнское умиление – как всегда, слишком много эмоций, слишком сладко, слишком высокопарно. Все – слишком, впрочем, как всегда. В матери все всегда было в избытке. Павлику всегда казалось, что родители совершенно не подходили друг другу, – какая сила их вообще столкнула и свела пусть даже на недолгие совместные годы? Отец был вечный пример для подражания и детского скрытого восторга. Высок, смугл, худощав, с прекрасными черными волосами и карими глазами. Весь его облик наводил на мысль о каких-то дворянских корнях или наследной военной выправке. Но на самом деле ничего подобного не было, корни были самые обычные, рабочие – и откуда такие стать и аристократизм? Мать была внешне простовата, хотя хорошенькая, особенно смолоду. Белокурая, курносая, с распахнутыми голубыми наивными глазами. Роста она была небольшого, со смешными маленькими ладошками и совсем крохотной ногой тридцать третьего размера. Но тоненькой была только в юности, а родив сына, прилично раздалась, особенно в бедрах. Однако миловидность, обычно к середине жизни исчезающая у женщин подобной внешности, у нее все же осталась, всего немного уступив место простоте. Была она болтлива и смешлива до крайности. Впрочем, так же и легко, как засмеяться, могла она и горько зарыдать. Умиляло ее все – и снегирь на ветке за окном, и немецкий резиновый пупс в витрине, похожий на младенца, и лохматая дворовая собака, и рассказ в последнем «Новом мире», и хрустальный голос Ахмадулиной по радио, и заварной эклер в кафе, и легкий цветастый сарафан, и бабочка павлиний глаз на дачном крыльце. Перечислять это можно было бы бесконечно. А выносить все это? Весь этот бесконечный и постоянный накал эмоций. Ну ладно, это ее дело. А вот отец – технарь, человек расчетов и холодного ума. Ему каково? Павлик вспоминал, как отец морщился и пытался остановить мать: «Шура, довольно!» Потом они долго выясняли в спальне отношения, всхлипывала, а потом смеялась мать, потом шумно втягивал носом и кашлял отец, долго куря на кухне, а потом Павлик засыпал.

Ушел отец, когда Павлику было восемь лет. Объясняться с сыном нужным не посчитал, а через полгода встретил его у школы и предложил зайти в его новый дом. Дома была и новая жена отца – Инесса Николаевна, отцовская сослуживица, из одной лаборатории. Твердый ее голос и строгий вид определенно внушали уважение. Была она совсем некрасива, правда, высока и стройна, в общем, то, что называется статью. Носила унылую прическу и круглые грубоватые очки. Была строга, но беспристрастна.

Павлик ее сначала испугался, но скоро понял, что бояться нечего, что совсем она не вредная, а скорее равнодушная. Его она не очень-то и замечала, задавая дежурные вопросы про школу и отметки. В Инессиной квартире было мрачновато: никаких салфеточек, цветочков, картинок – ничего такого, чем обожала украсить свой дом мать. Готовить Инесса не умела, подавала на ужин либо сосиски, либо пельмени. Причем, не возражая, варил их, как правило, отец. Павлик обожал и то и другое, да многие ли дети любят трудоемкие домашние обеды?

Дома мать его обычно тщательно выспрашивала: что там у отца, как отец, что Инесса, чем кормили, о чем говорили? Павлик огрызался, злился, а мать обижалась и уходила к себе плакать. Ему было ее жаль, но сильнее была досада и даже злость за то, что не смогла удержать отца, а еще за то, что отпустила его легко и сразу, даже не устроив ни одного скандала. Жизнью продолжала восхищаться, правда, теперь реже и тише, а чаще плакала, закрывшись в ванной. Павлик всеми силами боролся с собой – его разрывало на части, он хотел зайти к ней и обнять ее, но побеждало другое, и он, сцепив зубы, злясь и раздражаясь на нее и себя, включал телевизор на самый громкий звук, только бы не слышать, не слышать и не пожалеть. Потом, отплакавшись, бросала ему: «Жестокий ты, в отца!» – и при этом у нее светлели глаза и останавливался взгляд.