Хозяйки судьбы, или Спутанные Богом карты - читать онлайн книгу. Автор: Мария Метлицкая cтр.№ 3

Из сада «ангелочка» пришлось забрать. Когда Розочке было лет семь, в большой коммуналке на Кировской стали пропадать деньги из случайно забытых сумочек. Сумочки стали лихорадочно прятать. Потом стала исчезать мелочь из карманов пальто и плащей.

– Боже, что не хватает этому ребенку? – восклицала Фира и возносила руки к небу. Натан все отрицал: не пойман – не вор. Вскоре уличили, когда уже пропало старинное Фирино кольцо, бриллиант в черных эмалевых лапках – единственная память о матери. Кольцо обнаружилось в кружевном розовом гольфике, спрятанном под подушкой. Фира сидела, оцепенев, пару часов на диване, потом пошла к соседке, Павле Лаврентьевне, с ней она дружила. Рассказала всю правду о своей беде. Павла откликнулась:

– Бесы в ней, Фира, окрестить ее бы надо.

– Ты с ума сошла! Натан умрет, если узнает. А без его воли я на это не пойду.

– Ну, жди, может, перерастет, – слегка обнадежила добрая Павла.

Фира пыталась с Розочкой разговаривать, но здесь ее надолго не хватало:

– Как же так, Розочка, ну что тебе еще нужно? У тебя же все есть, детка!

Розочка молчала как партизан и догрызала остаток ногтей.

К пятнадцати годам она окончательно превратилась в писаную красавицу, но кто уже над этим умилялся? В девятый класс ее не взяли, пришлось идти в ПТУ на парикмахера, но Розочка плевалась:

– Тьфу, в чужих вшах ковыряться!

ПТУ не окончила, а связалась с дурной компанией – дворовые посиделки до утра под блатные песни, семечки, водка, мат. В шестнадцать сделала свой первый аборт, подпольный, но все прошло без сучка без задоринки. Через два часа после адской процедуры уже сидела во дворе и пила пиво. Несчастные родители об этом ничего, слава Богу, не знали. Натан страдал и болел. И то и другое он не умел делать вполсилы, впрочем, как и все остальное.

Умер он сразу, от инфаркта, когда своими руками принял от почтальона повестку в суд, где Розочка, правда вначале, проходила как свидетель. Но потом ее подельники ее же и заложили – было какое-то дело об ограблении продуктовой палатки на платформе Сетунь. Фира суд и приговор – три года лагерей – выдержала. А потом слегла. После смерти Натана жить стало почти не на что, но все же она умудрялась отправлять дочери скудные посылки, а вот ехать к Розочке уже не было сил. Роза вернулась худая, высохшая, с поредевшими когда-то роскошными кудрями. Много курила, с матерью почти не общалась. На могилу к отцу не пошла:

– Не верю я во все это.

Устроилась на почту уборщицей, но убиралась грязно, и вытурили ее оттуда быстро. Куда устроиться? В анамнезе – тюрьма, все про нее всё знают. К кому обратиться? Старый приятель Натана, портной, взялся учить ее закройке. Но кроила она плохо, неряшливо, ткань не экономила. Опять ничего не вышло. Наконец устроили добрые люди в артель по пошиву тапочек. Там она, правда, задержалась, и даже стало у нее что-то получаться, когда нехитрый мех попал в руки, – гены Натана. Приходила домой измученная, выпивала чай с хлебом и ложилась спать. Ночью вставала и много курила. А тут случилась у Розочки роковая любовь с директором той самой тапочной артели. Это был цеховик средней руки, женатый, средних лет. От любви Роза расцвела, засинели глаза, появился румянец. Теперь она много ела – Фирины бульоны с клецками и запеканки, раздалась в бедрах, начала смеяться и покупала себе яркие шелковые платья. Любовник повез ее в Сочи, и там случились и самые горячие дни, и бессонные ночи. Розочка опять превратилась в красавицу. Фира плакала и молилась и на могиле Натана часами рассказывала ему о том, как все славно, и Розочкина работа, и про ее друга, хорошего человека (о том, что хороший человек был глубоко женат, Фира Натану не рассказала), и про Черное море, и про яркие Розочкины платья и лаковые туфельки, и про хороший Розочкин аппетит.

– Успокойся, Натан, все у нас слава Богу! – кривила душой бедная Фира. Но счастье и ее призрачный покой были недолго. Жена Розочкиного артельщика их, конечно, вычислила и, неразумная, написала на мужа донос – о всех его делишках и, конечно, левых приработках. Не забыла и про Розочку, сделав ее соучастницей всех его нескромных дел. Сел сам фигурант, и туда же попала Розочка – ей вспомнили первую судимость.

Фира снова выжила и опять писала дочери письма. Натану про это она ничего не рассказала, просто молча прибирала могилу. Вернулась Розочка через четыре года, без зубов, разбитая, больная. Павла отпаивала ее зверобоем и прочими травами. А та опять пила крепкий чай и тянула папиросы. Есть почти не могла – желудок болел так, что часами валялась скрюченная на диване. Фира, уже почти слепая Фира протирала ей овощные супы и распаривала под подушкой каши.

Вот тогда-то и отвела соседка Павла Розочку в церковь.

– Креститься надо, дочка, не смотри на то, что ты другой веры, окрестись!

– Да какой я веры, тетя Паша? У евреев таких детей не бывает, так что нет у меня ни нации, ни веры.

Крестила Павла Розочку в маленькой сельской церкви, где когда-то жила родня доброй Павлы и даже остался полусгнивший дом Павловой тетки. Розочке так понравилась деревня с названием Грибановка, и старый наследный Павлин дом, и заброшенный яблоневый сад, и маленькая, в один купол, церквушка, и батюшка отец Сергий – бездетный вдовец, человек мягкий и добросердечный. Тут впервые Розочку не ругали, не мучили и не причитали над ней. Ее просто жалели и ничего не хотели взамен. Розочка ездила в Грибановку два года и даже пела в хоре – вдруг у нее обнаружился не сильный, но глубокий голос и прекрасный слух. А на третий год она вышла замуж за регента церковного хора – человека немолодого, тихого и доброго, и перешла в его светлую избу в чем была – с легкой парусиновой сумкой через плечо.

Почти в сорок (Фирины гены!) она родила дочку, а через два года еще и мальчика. Фиру она, конечно, забрала к себе, но помощница из нее была уже никакая. И еще Розочка научилась варить супы и печь пироги. Хозяйка она была неважная, но в доме у нее было чисто.

– Устала я от грязи, – говорила она.

Матерью она была трепетной, но строгой. Больше всего боялась детей забаловать, а вот женой стала покорной и молчаливой. Как-то старая Фира, предчувствуя, видимо, свой скорый конец, попросила дочь свозить ее в Москву, на кладбище к Натану. Фира долго сидела на старой, почерневшей от времени, скамейке и подробно рассказывала Натану про чудесную Розочкину жизнь, про внуков – Леночку и Толика, про заботливого Розочкиного мужа, про большой и светлый их дом, и даже про неудавшиеся Розочкины пироги – все с улыбкой на сморщенном, старом лице, по которому текли бесконечные слезы. Только вот о том, что Розочка уже не Розочка вовсе, а называют ее после крещения Раисой, и что муж у нее – церковный регент, старая Фира Натану не сказала, испугалась, что ли? Ну почему-то ей казалось, что по этому пункту он все-таки расстроится. Или, может быть, она ошибалась?

Этот короткий период ее жизни не имел не то что четкого, а даже приблизительного обозначения. А обозначать события она вообще-то любила. Например – «страстный роман без содержания» или «яркий эпизод с печальным концом», вспоминать же об этой истории (если вообще это была «история») ей не хотелось, и даже было слегка неудобно. Правда, это с точки зрения старой бабушкиной морали – умри, но не давай поцелуя без любви. Конечно, ни о какой такой любви здесь не могло быть и речи, но справедливости ради надо было сказать, что все-таки ее немного тянуло к нему, ну, ту самую малость, которая все же может оправдать наши женские глупости и неразумные действия. Да, и еще – еще было просто: в четверг – к третьей паре. Болтаться дома не хотелось, ведь наверняка родители приобщили бы к хозяйству или еще того хуже – занятиям с младшим братом. А так... Так он жил на расстоянии одной троллейбусной остановки, но можно было и пешком. Сидел дома, писал диплом. Как-то получилось, что после их знакомства у кого-то на вечеринке она пришла к нему однажды утром в четверг. Так и повелось. В девять утра он открывал ей дверь и несколько секунд держал в проеме – внимательно, без улыбки смотрел на нее, как бы каждый раз сомневаясь в том, что она действительно пришла. Она смущалась от этого взгляда и стряхивала снег, снимала куртку. В квартире пахло каким-то горьковатым одеколоном и только что смолотой арабикой. Она пила кофе, выкуривала сигарету и шла уже второй раз за это утро в душ. Времени у них было около двух часов. Вообще-то ей даже нравилось, что за окном еще не совсем светло и совсем холодно, а здесь, в доме, пахнет кофе, и простыни жесткие и свежие, и у него такое гладкое и мускулистое тело. Она ловила губами цепочку на его шее.