Фаворит - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Пикуль cтр.№ 185

10 апреля она ощутила близость родов.

Появление принца Генриха народ встретил с большим подозрением: «В прошлый раз приезжал, так чуму на Москву наслал. Гляди-ка, брат, чего он сейчас натворит?..» От народа, как ни прячь, ничего не скроешь, и петербуржцы знали, что разрешение великой княгини от бремени запоздало на целый месяц. Теперь все ожидали 300 выстрелов из пушки — если явится сын, или 150 — если родится девочка. Но пушки молчали… На второй день Екатерина вызвала врача Круза и графиню Румянцеву-Задунайскую, жену фельдмаршала, сведущую в женских делах. Пришел на помощь и славный хирург Тоди, он без промедления хотел накладывать акушерские щипцы, предупредив императрицу зловеще:

— Хоть по кускам, но дитя надо вытащить ради спасения матери…

Екатерина просила его не спешить с ножом:

— Лучше посоветуйтесь с моим Роджерсоном.

Роджерсон заявил, что кесарево сечение необходимо:

— Строение таза таково, что родить она не может…

Это был первый сигнал с того света; ребенок скончался во чреве матери, а кости бедер ее так и не раздвинулись. Екатерине доложили, что вскрылась Нева, по реке мощно двигается лед. А согласно петровским традициям, крепость в честь открытия навигации должна устроить салют.

Но пушки были заряжены совсем для иной цели.

— Не надо лишнего грохоту, — велела Екатерина. — Все ожидают иного салюта, и, ударь пушки, начнут радоваться.

— Пусть они стреляют, — простонала Natalie…

Роджерсон энергично настаивал на операции.

— Это как решит Сенат, — отвечала ему Екатерина.

А любой Сенат, даже мудрейший, меньше всего схож с консилиумом гинекологов, потому старцы долго размышляли, чем же кесарево сечение отличается от обычного сечения (розгами, допустим). Наталья Алексеевна иногда слезала с постели, переходила в кресла. Уже тогда ее комната, обтянутая зеленым тиком, стала наполняться зловонием; в матери гнил ребенок, и с ним же загнивала она. Принц Генрих прислал своего хирурга, но было поздно. Ему сказали:

— Началась гангрена от разложения дитяти…

Не спали канониры у пушек. Потемкин тоже не спал, проигрывая графу Панину пятую тысячу рублей. Измученная болями, молодая женщина спокойно простилась с мужем:

— Забудьте меня скорее! — И долго смотрела на графа Андрея Разумовского. Ей было уже безразлично, что люди болтают, и потому сказала любовнику при всех: — Этот мир был прекрасен для нас. Я буду ждать встречи с вами… в другом мире!

Екатерина велела звать Платона; увидев своего духовника, великая княгиня зарыдала.

Все удалились. Платон исповедовал умирающую.

Екатерина дождалась его возле дверей — с вопросом:

— В чем секретном призналась моя невестка?

— Тайна предсмертной исповеди нерушима…

На рассвете 15 апреля великая княгиня скончалась. Екатерина немедля распорядилась ободрать все обои в ее комнатах, штофы и занавески предать огню. Она сказала:

— Догадываюсь, что сейчас газетеры в Европе уже строчат, будто я умертвила свою невестку, а посему приказываю врачам произвести вскрытие — ради точных научных публикаций…

Хирурги доложили ей, что зачат был мальчик:

— Очень крупный, около девяти дюймов в плечах. Природа сама предопределила ей умереть в родах. К тому же у нее было очень странное искривление позвоночника в форме буквы «8».

Екатерина повторила, что прусский «Ирод» продал ей завалящий товар, а теперь ей все стало понятно:

— Перед смертью моя невестка известила меня, что в детстве была горбатой. Потом попала в руки шарлатана, который выпрямлял позвоночник ударами кулаков и пинками колен…

Пока хирурги проводили вскрытие, Екатерина распотрошила кабинет покойной. Из потайных ящиков была извлечена секретная переписка с послами бурбонских династий. Испания и Франция, как выяснилось, давали деньги не только Разумовскому, но платили и ей. В руках Екатерины оказался и список долгов Natalie: «ТРИ МИЛЛИОНА РУБЛЕЙ». Конечно, она надеялась расплатиться с кредиторами после своего занятия престола…

А в лавках и на улицах судачил народ:

— Вот молодые-то мрут, а старую бабу сам черт не берет. Но принц Генрих — мастак: как приедет, так и нагадит…

Заметив, что ее сын безутешен в скорби, императрица выложила перед ним пачку писем:

— Прочти и успокойся. Раз и навсегда…

Это была любовная переписка Natalie с Разумовским.

— Не верю, не верю, не верю! — кричал Павел.

Екатерина брякнула в колоколец — явился Платон.

— Я не буду мешать вам, — сказала императрица. — Если не мне, так моему сыну доверьте тайну последней исповеди. И пусть он, глупец, осознает, что частная жизнь может опасно влиять на дела государственные…

После этого она указала Елагину поставить в Царскосельском театре комедию Бомарше «Севильский цирюльник».

Ну, тут уж все нахохотались до слез!

Екатерина не пожелала оставлять невестку в усыпальнице Дома Романовых — ее похоронили в алтаре церкви Александро-Невской лавры. Сановников пришло немного, лишь избранные, а Павел вообще отсутствовал. Грешница и должница была накрыта золотою парчой, над изголовьем ее колыхались черные перья страусов. Крышку гроба завинтили. Потемкин заметил, что граф Чернышев при появлении в алтаре поклонился сначала Завадовскому, а потом и ему, Потемкину. «Что за притча?» На паперти, ожидая выхода вельмож, стоял поручик Гаврила Державин, желавший вручить Завадовскому челобитную.

Но Завадовский с надменной грубостью отвернулся:

— Пошел! На кладбищах едино лишь нищим подают.

Обидные слезы брызнули из глаз Державина.

— Так я и есть нищий, — отвечал он с гневом. — А подаю-то богатому. Для чего ж вы у принятия челобитен ставлены?

Но следом идущий Безбородко прошение принял:

— О чем, братец, ты просишь тут?

— Да поручился я за товарища в долге карточном, а тот сбежал, и долг евоный на мне повис. Немного и прошу у государыни — чтобы дозволила мне, дураку такому, чужих долгов не платить, коли и от своих-то не знаю куда деваться.

— Ступай, братец. Я тебя понял. Все сделаю…

Державин заметил Потемкина и поклонился ему. Но фаворит проследовал мимо поэта, ослепленный страшными подозрениями.

Об этих днях Екатерина оставила запись: «Увидев свой корабль опрокинутым на один борт, я, не теряя времени, перетянула его на другой…» Сыну за тридцать, а внуков — не видать. Потемкин завел речь о Разумовском:

— Говорят в городе разное: то ли в Дюнамюнде отвезен, то ли уже в Петропавловской крепости сидит.