Юсеф уверенно повел его куда-то вниз длинными переходами,
кривыми лестницами, объясняя на ходу:
– Прежний хозяин был не просто скряга, а еще и параноик.
Богатства он скопил на девять жизней – и всегда боялся грабителей
патологически. Выкопал огромные, запутанные подвалы, мы в свое время убрали
уйму хитрых ловушек – то плита под ногами провалится, то сверху упадет решетка
с остриями… Один товарищ погиб, троих ранило, прежде чем все это отыскали и
сломали… Потом многое перестроили, конечно…
Мазур и сам это видел – подземелья уже не напоминали
извилистые лабиринты, повсюду свежая кирпичная кладка и, аккуратными шеренгами
– двери камер с классическими «волчками», огромными запорами и висячими
замками. Под потолком светили тусклые лампочки, воздух был тяжелый, спертый,
жаркий и душный. Чуть ли не через каждые десять метров устроены ниши, и в них
неподвижно застыли автоматчики с теми же шевронами на рукавах. Под потолком
крутились вентиляторы, но их было маловато.
Тр-рах!!!
Мазур успел вовремя отшатнуться – иначе могла бы
чувствительно треснуть по лбу внезапно распахнувшаяся железная дверь,
грохнувшая в бетонную стену так, что полетела крошка. Изнутри с диким воплем
вырвалось нечто отдаленно напоминающее человека – растрепанное, в обрывках
одежды, красно-липко-влажное, рухнуло на пол и поползло, не видя куда. А следом
выскочили двое в расстегнутых, с закатанными рукавами рубашках, усатые,
вспотевшие, деловито-разъяренные – и, как ни в чем не бывало, кинулись следом,
полосуя ползущего в две нагайки, а он орал, орал…
Послышалась резкая команда на арабском, кнутобойцы выпустили
повисшие на запястьях орудия производства, наклонились, подхватили ползущего за
щиколотки и с большой сноровкой ногами вперед втянули назад в камеру, оставив
на затоптанном бетонном полу темный след.
Из камеры вышел генерал Асади, в безукоризненном мундире,
застегнутый на все пуговицы, притворил за собой дверь и преспокойно сказал:
– Здравств??йте, товарищ Мазур, я очень рад, что вы пришли…
Пойдемте?
Из камеры по-прежнему доносились хлесткие удары и вопли. Изо
всех сил стараясь держать бесстрастное выражение лица, Мазур зашагал вслед за
генералом в дальний конец коридора, не в силах поначалу превозмочь дикую,
иррациональную волну страха – показалось на миг, что его здесь самого сейчас
запрут, и никогда в жизни света белого не увидишь… Справиться с этим заскоком
удалось не сразу…
Генерал бросил что-то Юсефу и тот остался в начале длинного
тупика. Тупик этот тянулся метров на тридцать – сплошные серые стены –
заканчиваясь железной дверью. Привычно ее распахнув, Асади вошел первым,
гостеприимным жестом пригласил Мазура.
Комната со сводчатым бетонным потолком была залита приятной
прохладой – судя по перемещениям воздуха, ее исправно проветривал и охлаждал
хороший кондиционер. Никаких палаческих приспособлений Мазур не усмотрел –
только стол, несколько стульев и высокий сейф, очень современный, из
супернадежных.
Асади достал бутылку виски, два невысоких пузатых
стаканчика, насыпал позванивающие кубики льда. Мазур уселся, повинуясь
очередному гостеприимному жесту, взял стакан и механически отпил. Прислушался:
нет, вопли сюда не долетали.
– Этот кабинет я специально проектировал, – сказал
Асади. – Ни один внешний звук сюда не долетает – а там, где остался на
страже Юсеф, невозможно услышать ни слова, здесь произнесенного… Естественно,
три раза в день комнату проверяют на микрофоны. Мы можем говорить, ничего не
опасаясь… – он поднял на Мазура усталые глаза. – Вы видели… Вы наверняка
считаете наши методы варварскими? Плети, сапоги под ребра и прочее…
– Хотите честно? – сказал Мазур. – Я не знаю…
– Только та революция чего-то стоит, которая умеет себя
защищать. Вы не помните точно, кто это сказал, Ленин или Дзержинский?
– Не помню.
Но кто-то из двоих, это точно, – сказал Асади. –
Да, согласен, на взгляд советского товарища все это, – он кивком показал в
коридор, – может показаться… излишним зверством. Простите за
откровенность, но во времена вашей юной революции у вас наверняка разговаривали
с контрреволюционерами немногим мягче… Я знакомился с кое-какими источниками.
Что поделать, наша революция молода, очень молода, совсем молода. А эта
сволочь, – он снова показал в коридор, – между прочим, из той группы,
что заложили на рынке три бомбы. Одну мы обезвредить успели, две взорвались.
Восемнадцать убитых, в том числе дети. Кое-кто из группы до сих пор остается на
свободе. И нельзя упрекать человека, которому приходилось собирать в брезент
куски детских тел, если он берет плетку, а не пробует насквозь культурные
психологические подходы.
Он ни в малейшей степени не пытался оправдаться – попросту
вводил Мазура в курс дела, высказывал свои мысли, и только. Мазур молча сделал
пару глотков.
– Вы знаете, товарищ Мазур, я родом из приморской
деревни, – сказал Асади тихо, доверительно. – У нас в семье, да и
вообще в деревне были рыбаки – но больше все-таки ловцов жемчуга. Мой отец и
три его брата были жемчуголовами. Это только в голливудских фильмах ловец
жемчуга выглядит романтично. В реальной жизни работа эта тяжелая, опасная, если
добавить, что испокон веков наши люди погружались без всяких аквалангов…
Понимаете, должно быть? Вы специалист…
– Понимаю, – кивнул Мазур.
Вот так… Жемчуголовы долго не жили, а если им везло, многие
на всю жизнь оставались с подорванным здоровьем. Но я не о том. Добыча жемчуга
самим ловцам достатка не приносила – большую часть жемчуга по праву владельца
земли и воды забирал амир. Вот я и хочу вам рассказать про амира. Он приезжал с
большой помпой – дорогие европейские собаки в золотых ошейниках, пара ручных
гепардов на золотых цепочках, сильная охрана… Эти головорезы выглядели
чрезвычайно картинно: патронташи крест-накрест на груди, револьверы без кобур
заткнуты за кушаки, как и ножи без ножен, парочка щеголяла с вовсе уж музейными
копьями. Это они делали специально, понимаете? Чтобы все было напоказ, чтобы подавлять
и запугивать… – он смотрел куда-то сквозь Мазура, голос зазвучал тише,
отрешеннее. – Мы, конечно, были мусульманами, но происходили от пустынных
наездников, «песчаных племен», а там свои обряды, кое в чем отличающиеся от
догм ислама… Наши женщины не носили паранджи – так, чисто символически
закидывали с плеча на плечо нижний край платка, даже подбородок не закрывался…
Наши женщины были очень красивы – молодые, я имею в виду, пока их не смяла
тяжелая жизнь… Вся деревня обязана была собираться, когда приезжал владыка… Он
любил женщин, знаете ли. Он не говорил ни слова, только делал пальцем вот
так, – Асади показал, – чуть заметно, небрежно сгибал палец. И
женщина шла к нему. Она просто не могла иначе, это был наш полновластный амир…
Не имело никакого значения, есть у нее муж или жених, стоит ли он тут же… Вам
не понять и не увидеть, какие лица были у мужей и женихов. Вы не увидите, как
женщина шла – и как она потом возвращалась из шатра. Я хорошо помню… Иногда
после амира на женщину набрасывались холуи, после леопарда – шакалы… Знаете, он
никогда никого не убил, мужчин, я имею в виду, даже тех, кто показал
непочтительность, попросту осмелился смотреть не так. Лучше бы убивал. Только
он был не так прост. Попробуйте представить, что чувствует мальчишка, когда его
отца, самого сильного и смелого на свете, свалили пинками и мочатся ему на
лицо. Что чувствуют односельчане… Это мое детство, товарищ Мазур, и не только
мое. Лейла своя, но она не поймет, у нее с детства были слуги, а Касем вырос в
семье пусть и бедного, но столичного торговца – а в столице все чуточку
по-другому, там, по крайней мере, не тешат свое самолюбие посреди улицы
провинциальные амиры… Вам-то проще, для вас подобные вещи – чуть ли не древняя
история. Но я… – он сильно провел по лицу ладонью, поднял абсолютно сухие
глаза. Смотрел трезво, собранно. – Ладно, не будем об этом, когда-нибудь и
у нас это станет историей… Вы ведь передали своим те материалы, что вам отдал
Юсеф?