Гарем Ивана Грозного - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 111

С ним такое частенько бывало в последнее время: он спохватывался, он оглядывался на совершенное и то дивился, а то и ужасался тому, что оставалось позади. Говорят, некоторые люди разгуливают по ночам как бы во сне, а утром, услышав рассказы о своих похождениях, глядят на рассказчиков недоверчиво: мол, быть того не может! Полуночница, или, говоря учеными Бомелиевыми словами, сомнамбулова болезнь, [81] порою посещала царя и днем. Как ни привязан он к Бомелию, пора, наверное, сменить лекаря, размышлял все чаще Иван Васильевич, потому что больно не тело его – болен дух. Все чаще приходится твердить самому себе, что нельзя иными коврами устлать подножие крепкого трона, кроме кровавых ковров, – но он устал, Боже мой, как он устал их настилать… Эта безусловная власть, к которой он так рвался, которую так старался укрепить, – она стала чудищем, призраком, кошмаром его ночей. Все думаешь, думаешь – разве нельзя было действовать иначе? Нельзя было остаться таким же добрым и милосердным, каким ему иногда удавалось быть – при Анастасии? И тут же вспоминаешь ее смерть и начинаешь вольно-невольно соглашаться: нельзя было не измениться, нельзя было поступать иначе.

Весы, какие-то странные весы порою снились ему… на одной чаше лежал огромный, причудливый ломоть земли по имени Русь, а другая чаша была гигантская, непредставимая, и в ней булькала, переливалась человечья кровь, пролитая им, царем московским Иваном Васильевичем, по прозвищу Грозный. И порою видел он во сне некоего светлого и всемогущего, который, вняв самым затаенным мольбам, опустошает кровавую чашу, возвращая жизнь всем тем, чья кровь была пролита по государевой воле. И чем больше воскрешенных людей радостно отходило прочь от этой роковой чаши, тем больше трещин изрезало тело земли русской, разламывалась, крошилась страна, словно хлеб, выпеченный в голодный год из отрубей, и вот уже ветры, жадные ветры, налетевшие из чужих, дальних, вечно голодных земель, развеивали эти жалкие крошки так, что и следа прежней Руси было не сыскать, а сами эти воскрешенные бродили в пустыне неприкаянно…

Царь просыпался с криком, звал Бомелия – выпивал большими, ненасытными глотками его благодетельное питье – успокаивался. Приказывал сменить постель: прежняя была вся мокрая от ледяной испарины, иссушавшей тело. Ложился – думал – постигал очевидную истину: окажись на его месте любой другой, обуреваемый страстью быть государем великой, могущественной державы, он был бы вынужден пройти тем же кровавым путем, на каждом шагу сбивая ноги о роковые ошибки и слыша за собою ропот обескровленных призраков. Любой другой! Да тот же милостивец Адашев, окажись лицом к лицу с возмущенным боярством. Тот же Курбский! Русскому не надо искать врага в иных землях – он сам себе первый враг, ибо не кто иной, как русский человек, не мнит себя равным одновременно и Богу, и диаволу.

Правдива, правдива старая сказка о том, как Господь предложил мужику исполнить любое его желание, просить чего захочется, – но при условии, что сосед его получит в два раза больше. «Выколи мне один глаз!» – потребовал мужик. Русские мы русские, всяк за себя – один Бог за всех. Ну, еще и жестокий царь…

Люди живут днем сегодняшним, и только государь прозревает грядущее. А поскольку человек так создан Богом, чтобы жить в страхе, только страху он подчиняется, только страх движет его помыслами, обращая их на жизнь нормальную, человеческую, а не на бесстыдное посягательство на чужое добро, чужие жизни, чужих жен, в конце концов, – только страх держит человека в нравственной узде, страх перед Богом или законом, безразлично! – значит, дело государя во имя укрепления державы этот страх насаждать. Может быть, когда-нибудь и настанет царство вечной истины, при коем люди станут заботиться прежде о других, лишь потом о себе, – ну, тогда явятся на смену страху другие вожжи и узды. Но еще Пилат уверял Христа, что царство истины никогда не настанет… и до сих пор именно он, а не Сын Божий, почему-то оказывается прав. Значит, страх, только страх последнее оружие государя!

И все же он пощадил Псков – наверное, потому, что в Новгороде нагнал довольно страху.

* * *

– Батюшка… – раздался рядом шепот, и Иван Васильевич встрепенулся, очнулся от дум, огляделся кругом.

Прямо перед ним, не давая идти дальше, стоял сын, смотрел настороженно своими темно-серыми, глубоко посаженными глазами. Потом повел ими куда-то в сторону, и Иван Васильевич увидал, что сын указывает на невысокую, но крепкую телом девушку с алой лентой в смоляно-черной косе. Только тут государь вспомнил, где находится, и сообразил, что Иван показывает ему свою избранницу.

Ишь, какая яркая! Словно изюминка в булке. Смуглянка черноглазая, и впрямь ничуть не похожая на белую голубицу, – сразу видно, что бойкая, нравная девка. Хороша, ничего не скажешь: щеки что маков цвет, зубки – жемчужные низки, сарафан так и натянулся на молодых грудях, однако Иван Васильевич не спешил улыбнуться благосклонно.

С некоторых пор он с опаской поглядывал на темноволосых да темноглазых, втихомолку почитая каждую такую красавицу сущей ведьмою. Кученей ему даром не прошла, знал, что черный цвет – опасный цвет. Даже когда попадались царю случайные женщины, он брал себе беляночек, отдавал чернавых кому другому, опасаясь даже и оплошать в самый важный миг, не справиться с волной темного страха, которая грозила накатить – и обессилить его.

Нет, ему девушка не понравилась, но как жадно смотрит на нее сын! И как бойко играет она очами в ответ – теми самыми очами, которые ей надлежит держать скромно потупленными!

– Чья такая? – спросил отрывисто. – Как зовут?

– Евдокия, дочь Сабурова, – выпалил Иван.

Ого! Так он и имя ее уже знает! А голос какой у него стал неприветливый – видимо, учуял нескрываемую неприязнь в словах отца. Ишь, как яростно стрижет глазами – злится, опасаясь, что отец не одобрит его выбора, откажет сейчас Евдокии, велит отправить ее восвояси.

Очень хочется сделать это. Мало, что девка не по нраву, – она еще и Сабурова к тому же. Из того же рода происходила Соломония, первая жена великого князя Ивана Васильевича. Тоже избрана была на смотринах за красоту, да что толку было в той красоте, если она оказалась неплодной? Чтобы жениться на красавице Елене Глинской, князь Василий отправил нерожалую женку в монастырь, отчего многие из его бояр и священников просто-таки на рога встали. Но он поступил по-своему, за что Иван Васильевич ему по гроб жизни благодарен: ведь иначе он не родился бы!