С «лот шесть» провели лишь один эксперимент. Результаты его
оказались такими катастрофическими, что все покрыли тайной – большой,
непроницаемой... и весьма дорогостоящей. Сверху поступил приказ установить на
неопределенное время мораторий на дальнейшие эксперименты. Уэнлессу
представилась возможность повопить, подумал Кэп... И он действительно вопил.
Однако не было никаких признаков, что русские или какая-то друга мировая
держава интересуются психическими эффектами лекарств, и высшее военное
начальство решило: несмотря на некоторые положительные результаты, «лот шесть»
ничего не дает. Рассматривая отдаленные результаты, один из ученых, работавших
над этой идеей, сравнил ее с установкой реактивного мотора на старом «форде».
Да, он мчался как ветер... пока не натыкался на первое же препятствие. «Дайте
нам еще десять тысяч лет эволюции, – говорил этот тип, – и мы попытаемся
снова».
Часть проблемы состояла в следующем: когда в результате
вливани препарата парапсихические силы находились в зените, подопытные сходили
с ума. Управлять этим процессом было невозможно. С другой стороны, высшее начальство
чуть ли не в штаны накладывало. Скрыть гибель агента или даже случайного
свидетеля операции – это одно. Скрыть же смерть студента, у которого инфаркт,
исчезновение двух других, истерию и паранойю у третьих – совсем другое дело. У
всех есть друзья и сокурсники даже при том, что одно из условий отбора лиц для
проведения опыта – минимальное количество близких родственников. Цена и риск –
огромные. Чтобы замолчать это дело, потребовалось семьсот тысяч долларов из
секретного фонда и ликвидация по крайней мере одного человека – крестного отца
того парня, который вырвал себе глаза. Этот крестный никак не хотел
успокоиться. Он норовил добратьс до сути. В итоге единственное место, куда он
добрался, – дно Балтиморского кан??ла, где, очевидно, и пребывает до сих пор с
двумя цементными блоками, привязанными к остаткам ног.
И все же во многом – чертовски во многом – это было дело
случая, дело случая.
В итоге эксперимент «лот шесть» положили в долгий ящик,
однако ежегодно выделяя на него ассигнования.
Деньги шли на периодическое наблюдение за оставшимися в
живых в случае, если выяснится что-то новое: какая-то закономерность.
Наконец она выявилась.
Кэп перелистал папку с фотографиями и нашел черно-белый
глянцевый снимок, восемь на двенадцать, с изображением девочки. Ее
фотографировали три года назад, когда ей было четыре года и она ходила в
бесплатный детский сад в Гаррисоне. Снимок был сделан с помощью телеобъектива
из-за дверцы хлебного фургона, затем увеличен и скадрирован так, чтобы убрать
играющих мальчишек и девчонок и выделить портрет улыбающейся малютки с
торчащими косичками и скакалкой в руках.
Кэп некоторое время умиленно смотрел на снимок. У Уэнлесса
после инсульта появился страх. Уэнлесс решил, что девчушку надо бы
ликвидировать. И хотя Уэнлесс ныне не у дел, внутри организации нашлись люди,
согласившиеся с ним. Однако Кэп очень надеялся, что до этого дело не дойдет. У
него у самого было трое внучат, двое – в возрасте Чарлин Макги.
Конечно, им придется отнять девочку у отца. Возможно, навсегда.
Его же, конечно, после того, как он сыграет свою роль, почти наверняка
ликвидируют. Почти наверняка... Было четверть одиннадцатого. Он позвонил
Рэйчел:
– Эл Стейновиц еще не появился?
– Только что прибыл, сэр.
– Очень хорошо. Пришлите его ко мне, пожалуйста.
***
– Я хочу, Эл, чтобы вы лично довели операцию до конца.
– Понял, Кэп.
Элберт Стейновиц – маленький человечек с бледно-желтоватым
лицом и иссиня-черными волосами; в молодые годы его иногда принимали за актера
Виктора Джори. Кэп сталкивался по работе со Стейновицем на протяжении почти
восьми лет – они оба пришли сюда из военно-морского флота. Ему всегда казалось,
что Эл вот-вот ляжет в больницу и больше не выйдет оттуда. Эл курил всегда и
везде, но здесь это не разрешалось. Он ходил медленным, величественным шагом,
придававшим ему какое-то странное подобие достоинства, а достоинство всегда
связано в представлении людей с мужественностью. Кэп, видевший все медицинские
карты агентов Первого отдела, знал, что величественная поступь Элберта – липа;
он страдал от геморроя и уже дважды делал операцию, от третьей отказался: она
могла окончиться свищом до конца жизни. Его величественная походка всегда
напоминала Кэпу сказку о русалке, хотевшей стать женщиной, и о цене, которую
она заплатила за то, что вместо рыбьего хвоста получила ноги. Кэп предполагал,
что ее шаг, вероятно, тоже был величественным.
– Когда сможете быть в Олбани? – спросил он Эла.
– Через час после отъезда отсюда.
– Хорошо. Я вас не задержу. Как там дела? Элберт зажал свои
маленькие желтоватые руки между коленями.
– Нам помогает полиция штата. Все дороги, ведущие из Олбани,
перекрыты. Пикеты установлены по концентрическим окружностям с аэропортом
Олбани в центре. Радиус – тридцать пять миль.
– Вы исходите из того, что они не поймали попутку.
– Приходится, – сказал Элберт. – Если же их кто-то подобрал
и увез за двести миль или больше, то нам, конечно, придется начинать все
сначала. Но я уверен, что они внутри этого круга.
– Да? Почему же, Элберт? – Кэп подался вперед. Элберт
Стейновиц был, без сомнения, лучшим агентом в Конторе, если не считать
Рэйнберда: умен, с прекрасно развитой интуицией и – если требовало дело –
безжалостен.
– Отчасти интуиция, – сказал Элберт. – Отчасти данные,
полученные от компьютера, в который мы заложили все, что знали о трех последних
годах жизни Эндрю Макги. Мы запросили у машины сведения о любых ситуациях,
какие могут возникнуть, исходя из его предполагаемых особых способностей.
– У него они есть, Эл, – мягко произнес Кэп. – Вот почему
эта операция так чертовски деликатна.
– Да, они есть, – сказал Эл. – Но данные компьютера наводят
на мысль, что его возможности пользоваться ими чрезвычайно ограниченны. Если он
прибегает к ним слишком активно, то заболевает.
– Правильно. На это мы и рассчитываем.
– Он занимался вполне легальным делом в Нью-Йорке, чем-то
похожим на группы Дейла Карнеги.
Кэп кивнул. «Поверь в себя» – курс, предназначенный в
основном дл застенчивых администраторов. Он давал ему и девочке средства на
кусок хлеба с маслом, не более.
– Мы опросили его последнюю группу, – сказал Элберт
Стейновиц. – Шестнадцать человек; они платили за обучение двумя отдельными
взносами – сто долларов при поступлении, сто по ходу занятий, если результат
был очевиден. Конечно же, он был очевиден.