Неотвратимые, словно океанский прилив, подступили воспоминания.
Глава 4
Зоряна вместе с отцом, дядей и младшим братом вернулась из Новгорода на пятый день после того, как умер Велеслав, и Самовит по древнему обычаю сжёг тело старого волхва на берегу реки. К этому времени пепел погребального костра успел остыть, а вот сердце Самовита — нет. И даже наоборот. Дел в эти пять дней у ведуна было по самое горло. Одна только задача — вывезти из дома Велеслава сундук с пергаментами и перепрятать в надёжное место, да так, чтобы никто не увидел и не узнал, — потребовала кучу времени и усилий. А ведь ещё нужно было продать дом, который Велеслав за неимением родни оставил Самовиту. Хороший дом — крепкий и просторный, хоть сам живи. Однако Велеслав заранее предупредил: «Лучше продай, да побыстрее. И вообще, старайся не привязываться к жилью. Впереди новые времена, и твоё обиталище — заимка дальняя в лесу густом, куда не всякий княжий гридень доберётся, не то что греческий поп. А в городе ты любому открыт и доступен — бери голыми руками». Вольно ему, назавтра ушедшему туда, откуда нет возврата, было советовать. Мёртвых, известно, земные дела не касаются. За особым исключением. А ты попробуй дом волхва продать. Не всякий купит, даже если с деньгами. Из боязни в первую голову. Мало ли что. А ну как начнут в том доме сны приходить чудные-страшные да мысли странные? Или — того хуже — сам бывший хозяин по ночам являться? Чур меня, чур, поищу лучше другое жильё. Или вовсе новое построю. А здесь пусть дурак селится.
Нашёл в конце концов покупателя — молодого купца, почти ровесника, которому тесно стало в отчем доме. Да так, что хоть в шалаш или землянку, только побыстрее. Цену, конечно, удержать не вышло, но, главное, волю покойника исполнил.
Но за всеми этими заботами он ни на секунду не забывал о Зоряне и о том, что сказал ему за день до смерти старый волхв. И когда узнал о том, что Зоряна вернулась, отложил все дела и поспешил с ней встретиться. Шёл по улице с большой радостью и ещё большей тревогой на сердце. Как примет? Что скажет? Прав оказался старый волхв или всё же ошибся?
Как мучили и жгли душу эти вопросы! Казалось бы, чего проще — раскинь накануне кости с рунами или, того лучше, заруби чёрного петуха да устрой волшбу на распознание знаков судьбы. Умеешь ведь. Но — нет. Не стал делать. Боялся? И это тоже. Но ещё и потому не стал, что знал — тот, кто наблюдает, так или иначе влияет на того, за кем наблюдает. Мало того. Чем упорней наблюдатель в своём стремлении разглядеть какой-либо смысл в знаках судьбы, тем больше вероятность, что он сам себя обманет. Другое дело — прямое непосредственное воздействие. Но тогда ещё Самовит и подумать о подобном не смел.
Волхв оказался прав.
Его даже в дом не пригласили.
Отец и дядя любимой вышли на крыльцо, говорили вежливо, но твёрдо.
Знаем о твоих видах на Зоряну, Самовит. И о том, что ты свободный, не бедный и уважаемый многими человек, знаем тоже. Сами испытываем к тебе большое уважение, поверь. И помним о том, что был ты Зоряне люб. Но. Мы все, семья наша, теперь приняли Христа и не можем допустить, чтобы ты, нехристь и язычник, ведун, первый ученик покойного волхва Велеслава, взял Зоряну в жёны. Да и не Зоряна она теперь, забудь. Ольга. Вот её настоящее христианское имя. Извини и без обид. Ладно?
Без обид, говорите? Века и века прошли с того разговора, а обида — вот она, саднит и печёт, как вчера нанесённая. Да так, что рек чужой крови не жалко, чтобы её залить. И ведь пролились те реки, пролились. И ещё прольются. Потому что договор, который он заключил, остаётся в силе, и главное дело его бесконечно длинной и безнадёжно загубленной жизни не сделано.
Он тогда не поверил. Вернее, не захотел поверить.
Вы — ладно, сказал. А Зоряна-то сама что думает? Или у неё право слова теперь отняли?
Ольга, ответили ему. Ольга, а не Зоряна. И никто ни у кого права на слово не отнимал. Наоборот, решили, что так тебе же легче будет.
Не хочу легче.
Как скажешь, пожали плечами. Ольга! Выйди-ка на крылечко! Тут Самовит пришёл, хочет от тебя слово услышать.
И Зоряна вышла…
Он сразу увидел, что у любимой изменились глаза. Был взгляд озорной, весёлый, с лукавинкой, а стал… Так смотрит тот, кто решил для себя окончательно какой-то очень важный вопрос, и теперь ему странно, что другие до сих пор плутают в трёх соснах в поисках ответа.
«Что мне сделать, чтобы ты вышла за меня?» — спросил он.
Если бы она сказала — сделай крылья и прыгни с обрыва, чтобы полететь, как птица, он, не раздумывая, сел бы за работу, а затем прыгнул, рискуя сломать шею. Но она ответила тем, чуть ли не единственным ответом, которого он страшился больше любого другого.
Прими новую веру и крещение, впусти в сердце Христа. Тогда я стану твоей женой. По-другому — никак.
И во взгляде Зоряны (нет, уже Ольги, Ольги), и в глазах её отца и дяди он очень ясно прочитал, что по-другому и впрямь никак.
Для них.
Но не для него.
И он это понял сразу, мгновенно. А как только понял, тут же ушёл со двора Зоряны (Ольги! Ольги!), попрощавшись вежливо и даже где-то смиренно. Что-что, а прятать свои истинные чувства и мысли ведун должен уметь, как никто другой. Если, конечно, он настоящий ведун.
Да, вероятно, именно тот миг и стал поворотным в его жизни. Миг, когда он даже не сердцем, не печёнкой, не душой даже, а всем своим — человеческим и надчеловеческим — естеством осознал, что будет драться. За любовь, за веру, за надежду. А в драке все средства хороши. Если, конечно, очень хочешь победить. И тот, кто смог эти средства предоставить, не замедлил появиться…
Отчаянно свистел на огне чайник, выкипевший уже чуть ли не до дна.
Григорий вздрогнул, посмотрел на зажатую в кулаке погасшую трубку, положил её на стол, встал и выключил газ. Ничего нового. Снова эти воспоминания увели его из реальности лучше всякого колдовского зелья. И снова без толку. Вспоминай — не вспоминай, а сделанного не воротишь и не изменишь. Даже ОН — тот, чьё имя не стоит лишний раз поминать, — не способен на такое. Да и нужно ли его возвращать и менять? Лучше действовать в настоящем и менять его так, как это нужно тебе. Или даже измениться самому, хоть это и гораздо труднее. И тогда, совершённое когда-то — не важно, по ошибке, со зла, по чьему-то наущению или же, наоборот, с полным осознанием собственной правоты — перестанет тревожить и забудется, как забываются сны. Даже самые яркие.
Да, сны. Поспать — это правильно. Хотя бы час-два. Сегодня он встал до рассвета, а предстоящая ночь потребует много сил. Очень много.
Забыв, что хотел выпить чаю, Григорий принёс из прихожей сумку с травами и, действуя с веками наработанной сноровкой, разложил какие-то сушиться на специально устроенных для этого деревянных полках, а иные, связанные пучками, подвесил на протянутых под потолком верёвках. Затем прошел в комнату, не раздеваясь, улёгся на тахту и уже через минуту спал крепким сном без сновидений.