Он ждал, что я скажу что-то еще — старый трюк, когда ты
остаешься спокойным, позволяя другим лезть напролом, набивая себе шишки, — в
комнате повисла напряженная тишина. Мои руки покоились на сумочке. Мак-Олиф смотрел
на меня, а я смотрела на него.
«Ты расскажешь мне, женщина, — говорили его глаза. — Ты
расскажешь мне все, что я захочу узнать… дважды, если мне это понадобится».
А мои глаза отвечали: «Нет, приятель. Ты можешь сидеть
здесь, пронзая меня своими сверкающими ярко-голубыми глазами, пока пылающий
огонь не превратится в замерзший каток, но ты не выбьешь из меня ни слова, пока
сам не откроешь рот и не спросишь».
Эта дуэль глаз продолжалась почти минуту, и к самому концу я
почувствовала слабость и желание сказать хоть что-нибудь, хотя бы: «Разве мама
не учила вас, что невежливо глазеть на человека?» Затем заговорил Гаррет —
вернее, его желудок. Раздалось громкое бу-у-ур-р-р-р-рча-а-а-ние-е-е-е-е.
Мак-Олиф посмотрел да Гаррета с отвращением, а тот вытащил
перочинный ножичек и стал вычищать грязь из-под ногтей. Мак-Олиф достал
записную книжечку из внутреннего кармана шерстяного пиджака (шерсть! в июле!),
что-то просмотрел в ней, а потом спрятал ее обратно.
— Он пытался выкарабкаться наружу, — наконец произнес он так
небрежно, как будто говорил: «Меня пригласили на ленч».
Ощущение было такое, будто кто-то воткнул вилку мне в бок,
но я попыталась не показать этого.
— О, неужели? — изумилась я.
— Да, — подтвердил Мак-Олиф. — Шахта колодца выложена
огромными булыжниками (только он произнес «булишниками», Энди, как говорят в
Шотландии), мы нашли окровавленные отпечатки пальцев на нескольких камнях.
Оказывается, ему удалось подняться на ноги, а потом медленно, камень за камнем,
вскарабкаться вверх. Наверное, на это потребовались усилия Геркулеса,
превращающие нестерпимую боль в адские муки.
— Мне очень жаль, что он так страдал, — произнесла я как
можно спокойнее, чувствуя в то же время, как пот выступает у меня под мышками
(помню, я испугалась, что капельки пота появятся на лбу и висках, и он сможет
заметить их). — Бедняга Джо.
— Да, — согласился Мак-Олиф, его глаза-прожекторы, устав,
мигнули. — Бедный… старина… Джо. Я считаю, что он вполне мог бы самостоятельно
выбраться из колодца. Возможно, он вскоре бы умер, даже если бы и выбрался, но
он мог сделать это. Однако что-то помешало ему.
— Что же? — спросила я.
— У него оказался пробитым череп, — ответил Мак-Олиф. Взор
его был все таким же острым, а вот голос напоминал мурлыканье кошки. — Между
его ног мы обнаружили большой камень. Он весь покрыт кровью вашего мужа, миссис
Сент-Джордж. И в этой крови мы обнаружили множество фарфоровых осколков.
Знаете, к какому заключению я пришел?
Раз… два… три…
— Похоже, что этот камень выбил его искусственные зубы, так
же как и проломил ему голову, — сказала я. — Ужасно — Джо очень нравились его
зубы, и я не представляю, как это Люсьену Мерсею удалось угодить ему.
Губы Мак-Олифа дрогнули, когда я высказала это предположение
и посмотрела на его зубы. Никаких пломб. Мне кажется, он предполагал, что это
будет выглядеть как улыбка, но ему это не удалось. Ни грамма.
— Да, — произнес он, демонстрируя оба ряда беленьких
аккуратненьких зубов. — Да, я тоже пришел к такому выводу — это фарфоровые
осколки его нижней челюсти. А теперь, миссис Сент-Джордж, — есть ли у вас хоть
какое-то предположение, как мог этот камень ударить вашего мужа, когда он уже
почти выбрался из колодца?
Раз… два… три.
— Нет, — сказала я. — А у вас?
— Да, — ответил он. — Я подозреваю, что кто-то вырвал камень
из земли и изо всей силы ударил в обращенное вверх умоляющее лицо.
Вновь в кабинете повисло тяжелое молчание. Одному Богу
известно, что я хотела сказать; я хотела вскочить и сказать: «Это не я. Может
быть. кто-то и сделал это, но только не я». Однако я не сделала этого, потому
что снова была в этот момент в зарослях ежевики, и теперь повсюду меня окружали
проклятые колодцы.
Вместо того чтобы заговорить, я молча смотрела на Мак-Олифа,
чувствуя, как меня кидает в пот, а руки вот-вот судорожно сожмутся. У меня
побелели ногти… и он заметил это. Мак-Олиф был рожден, чтобы замечать такие
вещи; глаза его снова засияли, как прожекторы на маяке. Я попыталась снова призвать
на помощь Веру: как бы она смотрела на него — как будто бы он был всего-навсего
комочком собачьего дерьма, — но под его пронзительным, буравящим взглядом это
не удалось. Раньше мне казалось, что Вера здесь, в этой комнате, со мной рядом,
но теперь все было по-другому. Теперь здесь не было никого, кроме меня и этого
маленького, аккуратного шотландского доктора, который, возможно, развлекался,
как детектив-любитель в журнальных рассказах (и чьи свидетельские показания,
как я выяснила позже, отправили в тюрьму уже больше дюжины человек), и я
чувствовала, что все ближе и ближе подхожу к тому моменту, чтобы открыть рот и
выдать что-нибудь. И, черт побери, Энди, я не имела ни малейшего представления,
что я скажу, когда настанет этот момент. Я слышала тиканье часов на столе
Гаррета — они очень громко отсчитывали время.
И я уже собиралась что-то сказать, когда человек, о котором
я совсем забыла — Гаррет Тибодо, — заговорил вместо меня. Он заговорил,
волнуясь и торопясь, и я поняла, что он не может больше выдержать этого
молчания — наверное, ему показалось, что оно будет длиться, пока кто-либо из
нас не закричит, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
— Послушай, Джон, — сказал он. — Я считал, что мы уже
согласились с тем, что Джо сам ударился об этот камень и…
— О, почему бы тебе не заткнуться! — взвизгнул Мак-Олиф
высоким, расстроенным голосом, и я расслабилась. Все было позади. И я знала
это, и верила, что маленький шотландец тоже знает это. Это было так, будто мы
оба с ним находились в темной комнате, и он щекотал мне лицо лезвием бритвы… а
потом старина констебль Тибодо неуклюже зацепился ногой об окно, и темнота с
грохотом и шумом растворилась в свете дня, и я увидела, что он прикасался ко
мне всего-навсего пушинкой.
Гаррет пробормотал что-то насчет того, что Мак-Олифу не
следовало бы разговаривать с ним подобным образом, но док не обратил на него ни
малейшего внимания. Он снова повернулся ко мне.
— Ну так что же, миссис Сент-Джордж? — голос его звучал
жестко, напористо, как будто он загнал меня в угол, но тогда мы уже оба знали,
как все обстоит. Ему оставалось только надеяться, что я сделаю ошибку… но мне
нужно было думать о троих детях, а имея детей, вы становитесь очень
осторожными.
— Я сказала вам все, что знала, — произнесла я. — Он
напивался, пока мы ждали начала затмения. Я приготовила ему сэндвич, надеясь,
что это хоть как-то смягчит его, но напрасно. Он орал, а потом ударил меня и
помотал мне нервы, поэтому я и ушла на Русский Луг. Когда я вернулась, его уже
не было. Я думала, что он ушел с кем-нибудь из своих дружков, но, оказывается,
в это время он уже лежал на дне колодца. Наверное, он хотел сократить дорогу.
Может быть, он искал меня, желая попросить прощения. Этого я так никогда и не
узнаю… и, может быть, это хорошо. — Я смело взглянула ему в глаза. — Вы можете
испробовать это на себе, доктор Мак-Олиф.