ii
Я водил их по галерее — Тома, Боузи и остальных гостей из
Миннесоты. Возможно, многие посетители попали сюда впервые, но люди вежливо
расступались, чтобы пропустить нас.
Мелинда целую минуту простояла перед «Закатом с софорой»,
потом повернулась ко мне, и в её голосе зазвучали чуть ли не обвиняющие нотки:
— Если ты всегда мог это делать, папа, почему, скажи на
милость, ты потратил тридцать лет жизни на строительство всех этих сараев?
— Мелинда Джин! — одёрнула её Пэм, но как-то рассеянно.
Смотрела она на висящие в центре зала картины цикла «Девочка и корабль».
— Но это же правда, — не успокаивалась Мелинда. — Скажи,
папа!
— Милая, я не знаю.
— Как ты мог носить в себе такой талант и не знать об этом?
— продолжила она допрос.
Ответа у меня не было, но мне на помощь пришла Элис Окойн:
— Эдгар, Дарио спрашивает, не могли бы вы на несколько минут
заглянуть в кабинет Джимми? Я с радостью проведу ваших родственников в
центральный зал, и вы к ним там присоединитесь.
— Хорошо… что-то стряслось?
— Не волнуйтесь, они улыбаются, — ответила Элис и улыбнулась
сама.
— Иди, Эдгар, — кивнула Пэм и повернулась к Элис: — Я
привыкла к тому, что его вечно куда-то вызывают. Когда мы были женаты, это
происходило постоянно.
— Папа, а что означает красный кружок на раме? — спросила
Илзе.
— Он указывает на то, что картина продана, дорогая, —
ответила Элис.
Я повернулся к «Закату с софорой» и… всё так — в верхнем
правом углу рамы краснел маленький кружок. Мне он понравился (приятно
осознавать, что здесь не только зеваки, привлечённые на выставку увечьем
мазилы), но сердце всё равно защемило, и я задался вопросом, нормально это или
нет. Ответа на него у меня не нашлось. Других художников я не знал, так что
спросить было не у кого.
iii
В кабинете, кроме Дарио и Джимми, я увидел мужчину, которого
раньше не встречал. Дарио представил его как Джейкоба Розенблатта, бухгалтера,
который вёл счета галереи «Скотто». Моё сердце ёкнуло, когда я пожимал его
руку. Мою пришлось вывернуть, потому что он подал правую, как поступало
большинство. Что делать, это мир правшей.
— Дарио, у нас какие-то проблемы? — спросил я.
Дарио поставил серебряное ведёрко на стол Джимми. В нём,
усыпанная кусочками льда, чуть под наклоном стояла бутылка шампанского
«Перрье-Жуэ». В галерее подавали хорошее шампанское, но не настолько хорошее.
Пробку вытащили недавно, из зелёного горлышка шёл лёгкой парок.
— Это похоже на проблемы? — спросил Дарио. — Я бы попросил
Элис привести вашу семью, но кабинет слишком маленький. Кто тут должен быть,
так это Уайрман и Джек Кантори. Где они, чёрт бы их побрал? Я думал, они
приедут вместе.
— Я тоже. Вы звонили в дом Элизабет Истлейк? В «Гнездо
цапли»?
— Конечно, — кивнул Дарио. — Пообщался с автоответчиком.
— Медсестра Элизабет не взяла трубку? Энн-Мэри? Он покачал
головой.
— Только автоответчик.
Перед моим мысленным взором возникла сарасотская
Мемориальная больница.
— Мне это не нравится.
— Может, они втроём едут сюда, — предположил Розен-блатт.
— Думаю, это маловероятно. Элизабет слишком ослабла, она
задыхается. И больше не может пользоваться ходунками.
— Я уверен, что скоро всё прояснится, — вмешался Джимми. — А
пока нам следует поднять фужеры.
— Вы тоже должны поднять фужер, Эдгар, — добавил Дарио.
— Спасибо, вы очень добры, я бы с радостью с вами выпил, но
за дверью моя семья, и мне хочется показать им остальные картины, если вы не
возражаете.
— Мы понимаем, — сказал Джимми, — но…
Его прервал Дарио, голос его звучал предельно спокойно:
— Эдгар, выставка продана. Я посмотрел на него.
— Простите?
— У вас не было возможности пройтись по галерее и заметить
все красные метки. — Джимми улыбался, лицо его пылало. — Все картины и рисунки,
выставленные на продажу, куплены.
— Но… — Мои губы онемели. Я наблюдал, как Дарио
поворачивается и берет с полки над столом поднос с фужерами (с таким же
цветочным рисунком, что и на бутылке «Перрье-Жуэ»). — Но за «Девочку и корабль
номер семь» вы запросили сорок тысяч долларов!
Из кармана простого чёрного костюма Розенблатт достал
свернувшуюся в рулон бумажную ленту, определённо из счётной машинки.
— Картины проданы за четыреста восемьдесят семь тысяч
долларов, рисунки — за девятнадцать. Итого — чуть больше полумиллиона. Это
самая крупная сумма, которую когда-либо зарабатывала галерея «Скотто»,
выставляя лишь одного художника. Потрясающий результат. Поздравляю.
— Все проданы? — Я едва услышал собственный голос и перевёл
взгляд на Дарио. Тот кивнул и протянул мне фужер.
— Если вы примете решение продать «Девочку и корабль номер
восемь», я уверен, что эта картина принесёт сто тысяч долларов.
— Двести, — поправил его Джимми.
— За Эдгара Фримантла, на старте блестящей карьеры! —
произнёс тост Розенблатт и поднял фужер. Мы последовали его примеру и выпили,
не зная, что моя блестящая карьера, с чисто практической точки зрения, уже
закончилась.
Тут мы прокололись, мучачо.
iv
Когда я, лавируя в толпе, направлялся к своей семье, пытаясь
на ходу улыбаться и обрывая все попытки других гостей завязать со мной беседу,
меня окликнул Том Райли:
— Босс, они невероятно хороши, но немного страшноваты.
— Как я понимаю, это комплимент? — По правде говоря, мне
страшноватым представлялся разговор с Томом, с учётом того, что я для него
сделал.
— Безусловно, комплимент. Послушай, ты идёшь к своим. Я,
пожалуй, пройдусь по залам. — Он уже начал отходить, но я схватил его за
локоть.
— Останься со мной. Вместе мы преодолеем все преграды. А в
одиночку я, возможно, не доберусь до Пэм с девочками и к девяти часам.
Он рассмеялся. Старина Томми выглядел хорошо. Набрал
несколько фунтов после того дня на озере Фален, но я где-то читал, что это
побочное действие антидепрессантов, особенно для мужчин. Прибавка в весе пошла
ему только на пользу: лицо уже не было осунувшимся.