Он видит, что младший сын смотрит на него, и кивает.
— Да. Он сейчас что дикий зверь. Людоед. И если мы не найдём
способа удержать его, нам придётся его убить. Ты понимаешь?
Скотт кивает. Потом с его губ срывается громкое рыдание,
которое звучит как крик осла. Всё с той же нежностью отец тянется к нему,
вытирает соплю из-под носа, сбрасывает на пол.
— Тогда перестань хныкать и помоги мне с этими цепями. Мы
используем центральный столб и стол с печатным станком. Этот чёртов станок
должен весить четыре, а то и пять сотен фунтов.
— А если этого не хватит, чтобы удержать его? Спарки Лэндон
медленно качает головой.
— Тогда не знаю.
16
Лёжа в постели рядом с будущей женой, слушая, как скрипит на
ветру отель «Оленьи рога», Скотт говорит:
— Этого хватило. На три недели, во всяком случае, хватило.
Вот где мой брат Пол провёл своё последнее Рождество, последний Новый год,
последние три недели своей жизни… в этом вонючем подвале. — Он медленно качает
головой. Она чувствует движение волос по её коже, чувствует, какие они влажные.
Это пот. Пот и на лице, так перемешавшийся со слезами, что она не может
сказать, где что.
— Ты не можешь представить себе, Лизи, какими были эти три
недели, особенно когда отец уходил на работу и в доме оставались только он и я,
оно и я…
— Твой отец уходил на работу?
— Нам надо было есть, не так ли? И платить за топливо для
котла, потому что обогреть весь дом дровами не получалось, хотя мы и старались.
Но прежде всего нельзя было вызывать у людей подозрений. Отец мне всё это
объяснил.
Само собой, объяснил, подумала Лизи, но не озвучила свою
мысль.
— Я предложил отцу порезать его и выпустить яд, как он
всегда делал раньше, но отец ответил, что толку не будет, порезы не помогут,
потому что дурная кровь воздействовала на мозг. И я знал, что воздействовала.
Это существо ещё могло думать, но только самую малость. Когда отец уходил, оно
звало меня по имени. Говорило, что приготовило мне бул, хороший бул, а в конце
будет шоколадный батончик и бутылка «Ар-си». Иногда даже говорило с интонациями
Пола, поэтому я подходил к двери в подвал, прикладывал ухо к дереву и слушал,
даже зная, что это опасно. Отец сказал, что это опасно, велел не слушать и
всегда держаться подальше от подвала, когда я оставался один дома, зажимать уши
пальцами и читать вслух молитвы или кричать: «Будь ты проклят, будь проклят ты
и лошадь, на которой ты прискакал», потому что и крики, и молитвы вели к одному
и тому же и по крайней мере могли позволить не слушать это существо. Отец
сказал, что Пола больше нет и в подвале привязан бул-дьявол из страны
Кровь-булов, и он сказал: «Дьявол может зачаровывать, Скут, никто лучше
Лэндонов не знает, как дьявол может зачаровывать.
И Ландро до них. Сначала зачаровывать разум, потом выпивать
сердце». По большей части я делал то, что он говорил, но иногда подходил к
двери подвала и слушал… и притворялся, будто в подвале Пол… потому что я его
любил и хотел, чтобы он вернулся, не потому, что я действительно верил… и я
никогда не вытаскивал засов…
Долгая, долгая пауза. Его тяжёлые волосы беспрерывно елозят
по её шее и груди, и наконец он говорит, с неохотой, детским голосом:
— Ну, однажды вытащил… и не открыль дверь… я никогда не
открывал дверь, пока отец не возвращался домой, а когда отец был дома, Пол
только кричал, гремел цепями и иногда ухал, как сова. А когда ухал, отец,
случалось, ухал в ответ… это была такая шутка, знаешь ли, отец ухал на кухне, а
су… ты знаешь… ухало прикованное в подвале, и я страшно боялся, пусть и знал,
что это шутка, поскольку казалось, что они оба безумны… безумны и разговаривают
друг с другом, как зимние совы… и я думал: «Только один остался, и это я.
Только один, кому дурная кровь не ударила в голову, и этому одному нет ещё и
одиннадцати, и что они решат, если я пойду в «Мюли» и всё расскажу?» Но не
имело смысла думать о «Мюли», потому что если бы он был дома, то побежал бы за
мной и притащил назад. А когда его не было… если бы мне поверили и пришли в наш
дом со мной, то убили бы моего брата… если мой брат ещё был в том существе… а
меня поместили бы в приют. Отец говорил, что, не будь его, нас с Полом
отправили бы в приют, где твой крантик зажимают прищепкой, если ты писаешься по
ночам… и большие дети… ты должен ночами отсасывать большим детям…
Он Замолкает, пожимает плечами, зависнув между настоящим,
где он сейчас, и прошлым, где был. За стенами отеля «Оленьи рога» завывает
ветер, при его порывах здание стонет. Ей хочется верить, что рассказанное им не
может быть правдой (что это какая-то яркая и ужасная детская галлюцинация), но
она знает: всё правда. Каждое слово. И когда он прерывает тишину, она слышит,
что он пытается избавиться от детских интонаций, пытается говорить как
взрослый.
— В психиатрических клиниках есть люди, чаще всего это люди
с повреждённой лобной долей мозга, которые регрессировали до животного
состояния. Я об этом читал. Но этот процесс обычно занимает время, не один год.
А с моим братом это случилось мгновенно. И как только это случилось, как только
он перешёл черту…
Скотт сглатывает слюну. В горле что-то щёлкает — так громко,
будто кто-то повернул выключатель.
— Когда я спускался по лестнице в подвал с его едой, мясом и
овощами в железной миске, как приносят еду большим собакам, вроде датского дога
или немецкой овчарки, он до предела натягивал цепи, которые удерживали его у
столба, одна за талию, вторая — за шею. Из уголков рта текла слюна, и он словно
взмывал в воздух, крича и визжа, как бул-дьявол, но в результате цепь душила
его, и он замолкал, пока воздух вновь не заполнял лёгкие. Ты понимаешь?
— Да, — едва слышно отвечает Лизи.
— Надо было поставить миску на пол (я до сих пор помню вонь
этой грязи, над которой мне приходилось наклоняться, мне её не забыть до конца
своих дней), а потом толкнуть её вперёд, где он мог её достать. Для этого мы
использовали черенок от грабель. Нельзя было приближаться к нему. Он мог
схватить тебя, притянуть к себе. И я без слов отца знал: если он поймает меня,
то тут же начнёт пожирать, живого и кричащего. И это был мой старший брат,
который делал булы, который меня любил. Без него я бы не выжил. Без него отец
убил бы меня, прежде чем мне исполнилось бы пять лет. Не потому, что хотел,
просто и в нём хватало дурной крови. Мы с Полом выжили, потому что держались
друг за друга. Система взаимовыручки. Ты понимаешь?
Лизи кивнула. Она понимала.
— Только тот январь мой брат встретил в подвале, прикованный
к столбу и столу, на котором стоял тяжеленный ручной печатный станок, и его
жизненное пространство ограничивалось дугой из кучек говна. Он натягивал цепи
до предела, приседал и… срал.