— Там… — А стоит ли ему говорить? «Там булы — не книги».
Она-то точно это знала, но Дули бы этого не понял. «Эти коробки — шутка Скотта,
вроде порошка, вызывающего зуд, или пластмассовой блевотины». Вот это он бы
понял, но скорее всего не поверил бы ей.
Он всё ещё смотрел на неё со скептической улыбкой. Но по
лицу уже не чувствовалось, что он готов пойти на сделку. Нет, его лицо говорило
о другом: «Продолжайте, миссас, посмотрим, что вы придумаете на этот раз».
— В этих коробках нет ничего, кроме вторых экземпляров,
ксерокопий и чистой бумаги. — И слова её прозвучали как ложь, потому что и были
ложью, но что ещё она могла сказать. «Вы слишком безумны, мистер Дули, чтобы
понять правду?» Вот она и продолжила торопливо: — Материалы, которые нужны
Вуддолби, хорошие материалы, они здесь, наверху. Неопубликованные рассказы…
копии его писем другим писателям… их письма к нему.
Дули отбросил голову и захохотал.
— Вуддолби! Миссас, вы обращаетесь со словами не хуже вашего
мужа. — Смех утих, но, хотя улыбка на губах осталась, из глаз веселье исчезло.
Глаза превратились в две льдинки. — Вы думаете, так я и поступлю. Поеду в
Оксфорд или Механик-Фоллс, арендую фургон, потом вернусь назад, чтобы загрузить
все эти бумаги? Может, вы ещё и попросите одного из помощников шерифа помочь
мне?
— Я…
— Молчать. — Он нацелил на неё палец, улыбка исчезла. — Если
я уеду, а потом вернусь, здесь меня будет ждать дюжина полицейских. Они увезут
меня с собой, и, миссас, уверяю вас, я получу ещё десять лет за то, что поверил
вам.
— Но…
— А кроме того, мы договаривались совсем о другом. Мы
договаривались о том, что вы позвоните профессору, старине Вуддолби, миссас,
как мне это нравится, и он пошлёт мне электронное письмо с оговорёнными нами
словами, а потом заберёт бумаги. Так?
Какая-то часть его сознания действительно в это верила.
Должна была верить, или чего ради он это утверждал даже сейчас, когда они были
вдвоём?
— Мэм? — спросил её Дули. Вроде бы успокоившись. — Миссас?
Если какая-то часть его сознания продолжала лгать, даже
когда они были вдвоём, причину, возможно, следовало искать в том, что ложь эта
требовалась другой части его сознания. А если такая часть сознания Дули
существовала, её задача заключалась в том, чтобы установить с ней контакт. Эта
часть сознания Дули могла оставаться здравой.
— Мистер Дули, послушайте меня. — Она понизила голос и
говорила медленно. Так она говорила со Скоттом, когда тот был на подходе к
тому, чтобы взорваться, независимо по какой причине, начиная от плохой рецензии
и заканчивая прорванной трубой. — Профессор Вудбоди никак не может связаться с
вами, и где-то глубоко внутри себя вы это знаете. Но я могу с ним связаться.
Уже связывалась. Позвонила ему вчера вечером.
— Вы лжёте — Но на этот раз она не лгала, и он знал, что она
не лжёт, отчего по какой-то причине расстроился. Она-то хотела добиться прямо
противоположной реакции (окончательно его успокоить), но подумала, что должна
продолжить, в надежде достучаться до здравой части сознания Дули.
— Я не лгу. Вы оставили мне телефонный номер, и я по нему
позвонила. — Она не отрывала взгляда от глаз Дули. Вкладывала в каждое слово
максимум искренности, пусть уже и отправилась в Страну лжи. — Я пообещала
отдать ему все рукописи и попросила сообщить вам об этом, но он сказал, что не
может, поскольку лишён возможности связаться с вами. Он сказал, что первых два
электронных письма дошли до указанного вами почтового ящика, а потом они начали
возвращаться, потому что…
— Один лжёт, а вторая повторяет, — сказал Дули, а потом всё
завертелось с быстротой и жестокостью, в какие Лизи просто не могла поверить,
хотя каждый момент избиения и нанесения увечья остались у неё в памяти до конца
жизни, как и звук его сухого, быстрого дыхания, вид рубашки цвета хаки,
расходившейся между пуговичками, чтобы открыть и тут же закрыть белую майку,
когда он бил её по лицу тыльной стороной ладони и потом передней, тыльной и
потом передней, тыльной и потом передней, тыльной и потом снова передней. Восемь
ударов, один за другим, в быстрой последовательности, звук соприкосновения его
кожи с её напоминал хлопки по колену, и хотя на руке, которой он её бил,
перстней не было (спасибо и на том), после четвёртого и пятого ударов на губах
выступила кровь, после шестого и седьмого уже брызнула и потекла, а последний
пришёлся по носу, так что кровь хлынула и из него. К тому времени она уже
кричала от боли и страха. Голова ударялась о нижнюю часть раковины, вызывая
звон в ушах. Она слышала свои крики, просила его это прекратить, он может брать
всё, что хочет, кричала она, но должен это прекратить. После восьмого удара он
прекратил, и она услышала собственные слова:
— Я могу дать вам рукопись его нового романа, его последнего
романа, готового, он закончил его за месяц перед смертью и не успел внести
правку, это настоящее сокровище, Вуддолби будет счастлив.
Она успела подумать: «Всё это выдумки, и что ты будешь
делать, если он клюнет?» — но Джим Дули ни на что клевать не собирался. Он
стоял перед ней на коленях, тяжело дыша (наверху уже было жарко, и если бы она
знала, что её будут избивать в кабинете Скотта, то первым делом включила бы
кондиционер), и вновь рылся в коричневом пакете. Под рукавами рубашки
расплывались широкие круги пота.
— Миссас, я чертовски сожалею, что приходится это делать, но
по крайней мере это не ваша киска. — Услышав эти слова, она успела отметить два
момента, прежде чем одним движением левой руки он распахнул её блузку и сломал
расположенную спереди застёжку бюстгальтера, отчего её маленькие груди
вывалились наружу. Во-первых, он нисколько не сожалел. Во-вторых, в правой руке
он держал штуковину, которая раньше определённо лежала в её «Ящике для вещей».
Скотт называл эту штуковину «церковный ключ для яппи». Консервный нож с
ручками, обтянутыми резиной.
Глава 10
Лизи доводы против безумия. (Хороший брат)
1
Доводы против безумия проваливаются с мягким, шуршащим
звуком.
Эта фраза вертелась в голове Лизи, когда она медленно ползла
по длинному кабинету её мужа, оставляя за собой отвратительный след: пятна
крови изо рта, носа, изувеченной груди.
«С этого ковра кровь не отойдёт», — подумала она, и тут же,
словно в ответ, в голове появилась эта фраза: Доводы против безумия
проваливаются с мягким, шуршащим звуком.
В этой истории было безумие, всё так, да только единственный
звук, который она смогла потом вспомнить, был не шуршанием, не жужжанием, не
урчанием, а её криками, которые раздались в тот момент, когда Джим Дули
установил консервный нож на её левой груди, словно механическую пиявку. Она
закричала, отключилась, потом Дули пощёчинами привёл её в чувство, чтобы
кое-что сказать. Потом снова позволил отключиться, но пришпилил записку к её
блузке (сначала снял порванный бюстгальтер, а потом застегнул блузку на пуговицы),
чтобы она не забыла. Записка ей не требовалась. Она и так всё запомнила.