— Прекрати, — пробормотала она. — Сейчас же прекрати, Лиза
Дебушер Лэндон, расслабься и выброси из головы.
Но, вероятно, к этому она ещё не была готова, потому что
встала, пересекла комнату и опустилась на колени перед книгами. Правая рука
вытянулась перед ней, словно по воле какого-то мага, и пальцы сжались на томе с
надписью «У-Тенн Нашвилл. Обзор событий 1988» на корешке. Сердце учащённо
билось, но не от волнения, а от страха. Разум мог сказать сердцу, что всё это
произошло восемнадцать лет назад, но в сфере эмоций сердце вело свой отсчёт.
Волосы у безумца были такими светлыми, что казались белыми. Этот безумец
готовился к защите диплома, то есть в чём-то ума ему вполне хватало. На
следующий день после выстрелов (когда состояние Скотта изменилось с
критического на стабильно тяжёлое), она спросила мужа, сказал ли этот
выпускник-безумец, почему он это сделал, и Скотт прошептал в ответ, что не
знает, могут ли безумцы что-либо делать по какой-то причине. Сделать что-то
ради чего-то — это героический акт, акт воли, а у безумцев с волей не очень…
или она думает иначе?
— Я не знаю, Скотт. Я над этим подумаю.
Не собираясь думать. Не испытывая никакого желания думать об
этом без крайней на то необходимости. Что касается Лизи, она с радостью
позволила бы этому блондинистому психу с маленьким револьвером присоединиться
ко всему тому, что она успешно забыла после того, как встретилась со Скоттом.
— Жарко, там было жарко?
Лежащий на больничной койке, бледный, ещё слишком бледный,
но уже с начавшим возвращаться привычным цветом лица. Рассеянный взгляд,
разговор ни о чём. И Лизи Нынешняя, Лизи Одинокая, вдова Лэндон, задрожала всем
телом.
— Он не помнил, — прошептала она.
Она почти не сомневалась, что не помнил. Ничего не помнил о
том, как упал на мостовую, и они оба думали, что ему уже никогда не подняться.
О том, что умирал, и эти мгновения могли стать последними в их совместной
жизни, а ведь ещё хотелось так много сказать друг другу. Невролог, которому
она, набравшись храбрости, задала свои вопросы, ответил, что такая забывчивость
в порядке вещей. Люди, приходя в себя после травматического события, часто обнаруживают,
что этот период на плёнке их памяти засвечен. Иногда отдельные фрагменты и
образы всплывают на поверхность через годы и даже десятилетия. Эту особенность
человеческого разума невролог назвал защитным механизмом.
Лизи такое объяснение показалось логичным.
Из больницы она сразу вернулась в мотель, в котором они
остановились. Номер им дали не очень, окна во двор, с видом на дощатый забор,
звуковой фон-лай сотен собак, но она давно уже не обращала внимания на подобные
мелочи. И уж конечно, ей не хотелось иметь ничего общего с кампусом, где
стреляли в её мужа. Как только она сбросила с ног туфли и улеглась на
двуспальную кровать, в голову пришла мысль: Темнота любит его.
Это правда?
Как она могла ответить на этот вопрос, если даже не знала, о
чём речь?
Ты знаешь. Премией отца был поцелуй.
Лизи так быстро повернула голову на подушке, словно получила
оплеуху от невидимой руки. Молчи об этом!
Нет ответа… нет ответа… а потом застенчиво: Темнота любит
его. Он танцует с ней, как влюблённый, и луна поднимается над пурпурным холмом,
а то, что было сладким, пахнет кислым. Пахнет как отрава.
Она повернула голову в другую сторону. И за пределами комнаты
мотеля собаки (судя по всему, там собрались все грёбаные собаки Нашвилла)
продолжали лаять, когда солнце опускалось в оранжевой августовской дымке,
пробивая брешь для вступления ночи в свои права. В детстве мать сказала ей, что
темноты нечего бояться, и она верила, что это правда. Темноту она всегда
встречала весело, даже если ночь озаряли вспышки молний и раздирал гром. Если
самая старшая её сестра, Анда, пряталась под одеяло, то маленькая Лизи сидела
на кровати, сосала большой палец и требовала, чтобы кто-нибудь принёс фонарик и
прочитал ей сказку. Однажды она поделилась этими воспоминаниями со Скоттом, а
он взял её за руки и сказал: «Тогда ты будешь моим светом. Будь моим светом,
Лизи». И она пыталась, но…
— Я блуждал в темноте, — пробормотала Лизи, сидя в его
покинутых рабочих апартаментах с ежегодником «У-Тенн Нашвилл. Обзор событий
1988» в руках. — Ты так говорил, Скотт? Говорил, не правда ли?
— Я блуждал в темноте, и ты меня нашла. Ты меня спасла.
Возможно, в Нашвилле так оно и было. Но не в конце.
— Ты всегда спасала меня, Лизи. Ты помнишь первую ночь,
которую я провёл в твоей квартире?
Сидя на полу, теперь уже с книгой на коленях, Лизи
улыбнулась. Разумеется, она помнила. И лучше всего — как перебрала мятной
водки, отчего потом болел желудок. И у него сперва возникли проблемы с эрекцией
(сначала член не вставал, потом не стоял), но в конце концов всё пришло в
норму. Сначала она полагала, что причина в выпивке. И лишь потом он признался,
что до неё у него ни с кем не получалось; она стала его первой, стала его
единственной, и все истории, которые он рассказывал ей или кому-то ещё о его
безумной юношеской сексуальной жизни, о связях, что с мужчинами, что с
женщинами, были ложью. А Лизи? Лизи видела в нём незаконченный проект, над
которым следовало поработать до того, как ложиться в постель. Настроить
посудомоечную машину так, чтобы она не сильно шумела: поставить кастрюльку из
жаропрочного стекла отмокать; отсасывать молодому модному писателю, пока его
орган не станет упругим и крепким, как репка.
— Когда всё закончилось, и ты заснула, я лежал и слушал
тиканье твоих часов на прикроватном столике, вой ветра за окном и понимал, что
я действительно дома, что кровать, в которой рядом лежишь ты, и есть дом, и
что-то, которое подбиралось всё ближе в темноте, внезапно ушло. Не могло
оставаться. Его прогнали. Оно знало, как вернуться, я в этом уверен, но не
могло оставаться, и вот тут я наконец-то смог заснуть. Моё сердце переполняла
признательность. Я думаю, впервые я действительно испытывал признательность. Я
лежал рядом с тобой, и слёзы скатывались с моих щёк на подушку. Я любил тебя
тогда, и я люблю тебя теперь, и я любил тебя каждую секунду между тогда и
теперь. И мне без разницы, понимаешь ли ты меня. Понимание сильно
переоценивают, но никто в достаточной степени не чувствует себя в безопасности.
А я никогда не забывал, какую ощутил безопасность, когда та тварь ушла из
темноты.
— Премией отца был поцелуй.
Теперь эту фразу Лизи произнесла вслух, и пусть в рабочих
апартаментах было тепло, по её телу пробежала дрожь. Она всё ещё не знала, что
означает эта фраза, вроде бы достаточно хорошо помнила, когда Скотт сказал ей,
что премией отца был поцелуй, что она стала его первой и никто в достаточной
степени не чувствует себя в безопасности: перед тем, как они поженились, она
дала ему всю безопасность, какую только могла дать, но этого оказалось
недостаточно. В конце концов тварь Скотта таки вернулась к нему, тварь, которую
он иногда видел в зеркалах и стаканах для воды, тварь с огромным пегим боком. Длинный
мальчик.