— Мы выплатим вам деньги в три этапа, —
проигнорировал его вопрос Курылович. — Выплаты будут наличными. Вы опять
сомневаетесь?
— Нет, — хрипло ответил Холмский, — я уже не
сомневаюсь. Вы деловой человек, Курылович. Только удовлетворите мое
любопытство. Зачем вам все это нужно?
— Может, кто-то хочет сделать из него идола. Или
создать новую легенду, — пожал тот плечами. — А зачем вам ненужные
сомнения? За такие деньги можно раскрутить любое ничтожество, сделать из олуха
настоящего гения. Разве не так?
— Так. Но Абрамов уже давно популярный человек. Его и
так все хорошо знают. Кроме того, о нем сейчас бесплатно пишут все газеты, о
нем говорят на всех каналах. Зачем тогда платить такие деньги?
— Интерес может пропасть, а вам его нужно искусственно
поддерживать. Я не понимаю ваших вопросов, господин Холмский. Вы отказываетесь?
— Конечно нет. Я согласен на все ваши условия. Если
нужно сделать из этого Абрамова нового мессию, за такие деньги я постараюсь
таким его и представить. В общем, я согласен на все ваши условия. Но когда мы
закончим, обещайте, что вы удовлетворите мое любопытство.
— После того как все закончим, — подтвердил
Курылович. Он тоже был готов на любые условия, лишь бы начать работу. Потом
можно будет придумать все, что угодно…
— Вы хотите, чтобы мы раскрутили самого Абрамова или
историю его исчезновения?
— Мне важно, чтобы о нем появилось как можно больше
материалов. Любых. И в любых комбинациях.
— Мы все сделаем, пан Курылович. Когда вы привезете
деньги?
— Первый транш в понедельник. Сто пятьдесят тысяч
долларов.
— Договорились. Можете не сомневаться, мы сделаем из
него настоящего героя. Хотя я все равно не понимаю, зачем вам это нужно. Но кто
платит, тот и заказывает музыку.
Через два дня Курылович передал Холмскому деньги и честно
вычел из этой суммы тридцать тысяч долларов, как раз те двадцать процентов,
которые сразу зарезервировал для себя. И улетел на следующий день в Польшу,
чтобы снова вернуться в Москву через две недели и выплатить следующие сто
пятьдесят тысяч, опять же вычтя из них тридцать.
Россия. Москва. 31 января, понедельник
В этот день Гейтлер и Дзевоньский, оставаясь в загородном
доме, сражались в шахматы. Время от времени кто-нибудь из них поглядывал на
экран монитора, наблюдая за находившимся в подвале журналистом. Видеокамера
была установлена почти под потолком и замаскирована под обычный кронштейн. Ее
прикрепили к вбитой в стену железной скобе с таким расчетом, чтобы она могла фиксировать
все происходившее в помещении. Сделать камеру подвижной было невозможно,
журналист мог обратить на нее внимание, а главная задача состояла в том, чтобы
Абрамов о ней не узнал. Он не приглядывался к ней и почти не смотрел в эту
сторону, что позволяло наблюдать за ним.
Вечером, к пяти приехал Карл Гельван. Раз в день он
появлялся в доме, привозя продукты заключенному. Кухарка была из дома удалена,
домработница, обычно убиравшая в комнатах, — получила бессрочный отпуск.
Гельван сам спускался вниз, относил питье и пищу для заложника, забирал пустую
тару, дважды менял кассеты в биотуалете. Казалось, все идет по намеченному
плану. В первые дни было заметно, как Абрамов нервничал. Но затем он несколько
успокоился и даже попросил газеты. Ему дали старые журналы и две книги по
шахматам, чтобы узник мог чем-то заполнить досуг. Еду для заложника приходилось
готовить Дзевоньскому самостоятельно, что последнего явно раздражало. Гейтлер с
ироничным любопытством наблюдал за действиями своего партнера. Он понимал чувства
Дзевоньского. Однако чем больше людей окажется посвященными в тайну
исчезновения журналиста, тем более возрастет риск свести на нет всю операцию,
так интересно продуманную Гейтлером.
В этот день Гельван приехал в подавленном настроении. Это
было заметно по тому, как он вошел в комнату, как уныло поздоровался с
Дзевоньским и кивнул Гейтлеру.
— Что произошло? — полюбопытствовал Дзевоньский,
сразу обративший внимание на состояние своего помощника.
— У меня неприятности, — коротко сообщил Гельван.
Он не садился без разрешения шефа и потому стоял, глядя на него.
Тот раздраженно махнул рукой:
— Садись и рассказывай.
Гельван сел на краешек дивана. Гейтлер с интересом наблюдал
за ним. По негласной договоренности все трое говорили по-русски, чтобы улучшить
произношение.
— Говори, — потребовал Дзевоньский. Он сидел в
кресле в мягких серых брюках и темном джемпере с белым медведем на груди.
— Я заказывал сегодня еду, — сообщил
Гельван, — просил, чтобы привезли побольше хлеба и воды. Четыре ящика. Для
вас и для него, — он показал вниз, — а потом меня позвали в другую
комнату.
Было очевидно, что он не решается сказать главное.
— И что случилось? — не выдержал импульсивный
Дзевоньский. — Нужно говорить быстро. Как это по-русски? Четко.
— Более конкретно, — подсказал Гейтлер.
— Да, — кивнул Дзевоньский, — более
конкретно.
— У меня на столе лежали газеты, — наконец решился
Гельван, — все газеты, в которых было написано об Абрамове. И я оставил
их, когда спустился вниз, в ресторан. В это время ко мне в кабинет вошла Ксения
и увидела эти материалы. Я в них про Абрамова подчеркивал синим карандашом.
Когда я вернулся, она меня спросила, почему я так интересуюсь судьбой этого
журналиста. Сказала, что знает немного его жену. Ее сестра дружит с ней.
— Ну и что? — рассудительно отозвался
Гейтлер. — Вы смотрите телевизор, и вам интересно, что происходит с
популярным журналистом. Напрасно вы так нервничаете.
— Она посмотрела все статьи, — неуверенно добавил
Карл.
— Там было еще что-то? — догадался Дзевоньский.
— Да, — кивнул Гельван, — журнал с семейными
фотографиями Абрамова. Журнал, в котором печатается телевизионная программа.
— «Семь дней», — вспомнил Гейтлер, посмотрев на
Дзевоньского.
Оба одновременно изменились в лице, когда выяснилось, что
журнал был прошлогодний.
— Там были напечатаны фотографии Абрамова и его
семьи, — уныло повторил Гельван, — и Ксения их увидела. Она сказала,
что в пятницу пойдет к своей сестре и расскажет, как я интересуюсь Абрамовыми.
Я хотел превратить все в шутку, но она заявила, что ей всегда нравился этот
журналист и она попросит сестру рассказать его жене, как ее начальник следит за
его судьбой, чтобы ей было приятно. Сказала, что многие люди сейчас так же
переживают из-за его исчезновения.
— Идиот! — крикнул Дзевоньский. — Зачем ты
хранил у себя этот старый журнал?
— Он давно лежал у меня в столе, — попытался
оправдаться Карл, — я о нем совсем забыл. Обычный журнал с телевизионной
программой.