– Ага. А потом ты, как мудак, в сорок лет вставишь себе серьгу в ухо, чтобы соответствовать аудитории!
– Может быть, – мечтательно тяну я, – может быть. Кстати, девушки находят это очень сексуальным.
– Кстати о девушках. Ты живешь с кем-нибудь? В смысле, у тебя есть серьезные отношения?
– I’m aching to see my heroine.
– При чем тут героин? Ты уже и это дерьмо успел попробовать?
– Это песня английского ВИА. Она про героинь, а не про героин. В общем, я в вечном поиске. Пока еще мне не встретилась та, которая смогла бы... перед которой я смог бы... короче, как-то сложно все.
– Когда ты прекратишь манерничать, как педик?! Ты разговариваешь со мной так, будто даешь интервью говенному молодежному журналу.
– Откуда ты знаешь, как манерничают педики? И кстати, я не даю интервью молодежным журналам, папа.
– А ты не думал о том, что наступает возраст, в котором у нормальных людей создаются семьи, получаются дети?
– А степень нормальности кто определяет?
– Я! Я определяю степень нормальности моего сына! И я вижу, что в тридцать лет он ведет себя как школьник старших классов. У тебя нет нормальной работы...
– ...Это спорное заявление.
– ...у тебя нет нормальной девушки! Ты скачешь по ночным клубам, ты участвуешь в сомнительных фотосессиях, – говоря это, он забавно кривит рот, – ты общаешься со всей этой чертовой богемой, с этими силиконовыми проститутками...
– ...Факты, пожалуйста! Потом, кто сказал, что силиконовые проститутки – это плохо? Ты сам наверняка пользуешься их услугами.
– ...А теперь, до кучи, у тебя еще и проблемы с наркотиками!
– ...Ну, это очень сильное преувеличение.
– Не перебивай меня! А главное, главное – тебя это совершенно не беспокоит. Тебе кажется, что так и нужно жить! Дети моих знакомых, многие моложе тебя, уже занимаются серьезными вещами. У многих есть дети, а...
– ...А я не хочу быть таким, как дети твоих знакомых, – говорю я стальным голосом. – Я их не видел, но представляю, о ком ты говоришь. Я не хочу быть одним из них.
– Не хочешь? Скажи, а кем ты хочешь быть? Чего ты хочешь добиться в этой жизни?
– Абсолютной внешней свободы и внутренней гармонии. Comprends?
Возникает неловкая пауза, которую я же первым и нарушаю.
– Па-ап, а пап. Чего ты от меня хочешь, а? К чему все эти морали? Ты внезапно осознал, – я делаю страшное лицо, – что тебе необходимо заниматься воспитанием единственного сына? Не поздно ли? Может, стоило это делать раньше, хотя бы лет на десять?
– Десять лет назад твоя мама не давала нам общаться. – Он опускает глаза.
– Можно подумать, ты от этого страдал, – хмыкаю я.
– Ты бьешь по больному.
– А ты бьешь по здоровому. Пап, может, тебе кажется, что мы редко встречаемся? Может, я тебя обидел мимоходом? Недостаточно демонстрирую любовь сына к отцу? Не уважаю?
Он молчит.
– Ты из-за этой истории с ментами взвился? Так это обычное дело.
– Что значит «обычное»? – Он бледнеет.
– В смысле, с каждым может случиться. Все в порядке, пап. У меня вызывает уважение твое положение в этом городе. Твой бизнес, твои проекты. Охрана у тебя, кстати, очень крутая. Я люблю тебя, честное слово. Просто у меня своя жизнь. И она другая. – Я протягиваю вперед кулак. – Ударь! – Он слегка касается его своим кулаком. – Вот видишь! Все окей, пап. Давай не будем друг друга залечивать на эти стремные темы. Заметано, да?
– Сердце у меня за тебя болит. – Он укоризненно качает головой, потом поднимает глаза и спрашивает: – Почему ты ничего не съел?
– Это всегда так, когда ломка. Аппетита нет, все мысли только о новой дозе...
– Андрей, – он кривится, – я не люблю такие шутки.
– Извини, пап. – Я смотрю на мобильник. – Слушай, я побегу, да? У меня еще встреча со сценаристом.
Отец отворачивается, потом берет салфетку, аккуратно вытирает губы, смотрит на часы, делает загадочное лицо:
– Андрей, мы начинаем инвестировать в интернетпроекты. Как тебе идея возглавить у меня это направление? – и хитро сморит на меня. – Может, попробуешь? Это же можно с твоим телевидением совмещать, мне кажется.
– Отличная идея! – Я встаю из-за стола. – Надо посмотреть, что на этом рынке делается. Идея очень своевременная, да. Я мог бы, наверное, попробовать.
– И сколько тебе нужно думать?
– Давай встретимся через недельку! – Я поправляю шапку.
– Ну, как скажешь. Я себе, вот прямо сейчас, запишу в органайзер. – Он достает телефон.
– Только в понедельник не пиши. Выходные, сам понимаешь.
– А когда? – Он растерянно смотрит на телефон. – Вторник?
– Давай лучше на среду, а?
– Договорились.
– И прости, что так с ментами вышло, – я пожимаю плечами, – мне, честно, стыдно и все такое.
– Да брось ты! – отмахивается он.
– Ну, я пошел. – Мы обнимаемся.
– Матери привет передавай, – говорит он мне в спину. – Как она поживает?
– Все окей, – я оборачиваюсь и поднимаю два больших пальца вверх. – С ее новым мужем мы практически не общаемся!
Кубарем скатываюсь по лестнице, хлопаю себя по карманам, проверяя, не оставил ли на столе телефон. Бросаю взгляд налево и обнаруживаю за предпоследним, если считать от входа, столом, Наташу. Наташа сидит в пол-оборота и видеть меня не может. На столе перед ней бокал красного вина, какой-то салат, бутылка минеральной воды и... рука. Рука, которая принадлежит сидящему напротив седовласому мужчине в костюме и галстуке. Рука, которую Наташа слегка пожимает или вроде того, а этот кекс в костюме улыбается, делает небольшой глоток из своего бокала, ставит на стол, потом снова прихлебывает. Судя по всему, Наташа что-то увлеченно рассказывает, а он благосклонно кивает, будто ему действительно интересно.
Замедляю шаг, позволяя себе рассмотреть эту сцену в деталях. Выпить ее по капле, медленно, пока не сведет желудок. Первое спонтанное желание – подойти, вежливо поздороваться. Узнать, как дела, сказать чтото вроде «не ожидал тебя здесь встретить».
Мужчина достает из портфеля журнал, раскрывает. Тычет пальцем в фотографии, Наташа часто-часто кивает.
Подойти, посмотреть в глаза этого черта. Не для выяснения отношений, а так, для справки. Просто чтобы увидеть, как выглядят двуличие, лицемерие, пошлость. Насладиться видеорядом под саундтрек быстро всплывающих в памяти вчерашних «я тебя люблю», «я за тебя волновалась».
Второе, что приходит в голову, – это сделать крюк между столиков, встать поодаль, напротив Наташи, чтобы меня было достаточно хорошо видно, улыбнуться и свалить. Испуганные глаза, поспешная смена выражения лица, неловкие улыбки в адрес спутника. Или... или ничего не значащий кивок, брошенный в мою сторону, и тут же переведенный на этого козла взгляд. Пустые, усталые глаза, которые меня убьют. Которые словно говорят: