Верхнюю ступеньку подпирала насыпь из дробленого камня.
Перегнувшись через низкие перила, мистер Грей смахнул снег с насыпи и попытался
вытащить разболтавшийся булыжник. Рядом с дверью тянулся ряд окон, узких, но не
слишком.
Звук был приглушен и ослаблен тяжелым сплошным покрывалом
снега, но мистер Грей все же услышал его, рев приближающейся машины. Где-то
рыщет еще одна, но та уже остановилась, вероятно, в конце Ист-стрит. Они едут,
но уже поздно. Все кончено. До опоры еще не меньше мили, по неровной,
предательски скользкой дороге. К тому времени, как они доберутся сюда, собака
уже будет лежать на дне шахты, дохлая, но успевшая исторгнуть из себя байрум.
Он сумел вытащить камень, стараясь действовать осторожно,
чтобы не потревожить пульсирующее чужой жизнью тело спящей у него на плечах
собаки. Отполз от края ступеньки и попытался встать. Но не мог. Огненный шар в
бедре Джоунси снова распух. Неимоверным усилием он все-таки вскочил, хотя боль на
мгновение ослепила его и, казалось, отдалась даже в зубах и висках.
Мистер Грей прикрыл глаза, постоял немного, перенося тяжесть
на здоровую ногу, совсем как лошадь, которой в подкову попал камешек.
Прислонясь к запертой двери. Когда боль немного утихла, он камнем выбил стекло
в левом от двери окне, порезав при этом руку Джоунси в нескольких местах. Один
порез оказался довольно глубоким, и несколько больших осколков свисали с
верхней фрамуги, как топор самодельной гильотины, но на такие вещи мистер Грей
внимания не обращал. Как и на то, что Джоунси наконец покинул свое укрытие.
Мистер Грей протиснулся сквозь окно, приземлился на холодном
цементном полу и огляделся.
Квадратное помещение длиной около тридцати футов. В дальнем
конце окно, из которого, вне сомнения, открывается великолепный вид на
водохранилище, особенно в ясный день. Но сейчас на него наброшено что-то вроде
белой простыни. С одной стороны висит нечто, похожее на гигантское стальное
ведро, с россыпью красных пятен на боках, только это не байрум, а окись,
которую Джоунси идентифицирует как «ржавчину». Мистер Грей не был уверен в его
предназначении, но предполагал, что в случае необходимости в этом ведре
спускают людей в шахту.
Железная крышка диаметром фута четыре на месте, лежит точно
в центре пола. Он видит квадратную бороздку с одной стороны и оглядывается. К
стене прислонены инструменты, и среди них лом, валяющийся в брызгах стекла из
разбитого окна. Возможно, именно тот, которым русская перед смертью отодвинула
крышку.
Насколько я слышал, подумал мистер Грей, народ в Бостоне
будет пить этого последнего байрума с утренним кофе как раз накануне
Валентинова дня.
Он поднял лом, с трудом, натужно дыша, дохромал до середины
комнаты и сунул в щель.
Лом вошел легко, как смазанный маслом.
11
Генри вешает трубку, набирает в легкие воздух, задерживает
его… и рвется к двери с табличкой:
ОФИС. НЕ ВХОДИТЬ.
— Эй, — квакает старая Рини Госслин со своего места у кассы.
— Вернись, парнишка! Туда нельзя!
Но Генри не останавливается, даже не замедляет шага, но,
вломившись в дверь, вдруг понимает, да, он в самом деле парнишка, ниже своего
теперешнего роста почти на фут, и хотя носит очки, но далеко не такие сильные,
как нынче. Он мальчишка, но под разлетающимися волосами (немного поредевшими к
тому времени, когда он переступил порог тридцатилетия) все же скрыт взрослый
мозг.
Я два, два, два в одном флаконе, думает он, вваливаясь в
офис старого Госслина, и бешено кудахчет, заливается смехом, как в прежние деньки,
когда все лучи Ловца были целы и сходились в центре, а Даддитс расставлял
колышки. «Я чуть живот не надорвал, — говорили они, — чуть живот не надорвал,
что за срань господня!»
Он оказывается в офисе, но это не офис старика Госслина, где
человек по имени Оуэн Андерхилл когда-то ставил человеку по имени не Абрахам
Курц запись серых человечков, говоривших голосами знаменитых людей. Это
коридор, больничный коридор, и Генри ничуть не удивлен. Это Массачусетская
больница. Он ее создал.
Здесь сыро и куда холоднее, чем в обычном коридоре, а стены
заросли байрумом. Откуда-то доносятся стоны:
Мне не нужны вы, не нужен укол, я хочу Джоунси. Джоунси знал
Даддитса. Джоунси умер, умер в «скорой», Джоунси единственный, кто годится.
Валите отсюда, поцелуйте меня в задницу, я хочу Джоунси.
Но он не уйдет. Он старый, коварный мистер Смерть, и не
собирается жаться в сторонке. У него тут дело.
Он невидимкой крадется по коридору, где так холодно, что
дыхание вырывается белым паром, мальчик в оранжевой куртке, которая скоро
станет тесна. Жаль, что у него нет ружья, того, которое зарядил для него отец
Пита, но и ружье пропало, забыто, похоронено под грузом лет, вместе с телефоном
Джоунси, украшенным наклейкой из «Звездных войн» (как они все завидовали этому
телефону!), курткой Бивера, исполосованной молниями, и свитером Пита с эмблемой
НАСА на груди. Похоронены под грузом лет. Некоторые мечты умирают и улетают на
свободу, вот еще одна из горьких истин мира. Как их много, горьких истин…
Он проходит мимо парочки смеющихся, болтающих сестер, одна
из них повзрослевшая Джози Ринкенхауэр, а другая — женщина с полароидной
фотографии, которую они видели в тот день через окно офиса «Братьев Трекер».
Они не видят Генри, потому что для них он не существует, он сейчас в Ловце
снов, бежит назад по лучу, к самому центру.
Я эггмен, думает он. Время замедлилось, пространство
искривилось, и эггмен идет вперед. Все дальше и дальше.
Генри крадется по коридору на звук голоса мистера Грея.
12
Сквозь разбитое окно машины Курц отчетливо слышал неровные
строчки выстрелов из автоматического ружья, пробудившие давно знакомые ощущения
неловкости и нетерпения: злости на то, что стрельба началась без него, и
страха, что все закончится, прежде чем он успеет оказаться на месте, и не
останется никого, кроме раненых, скулящих: врача-врача-врача.
— Жми, Фредди, — бросил он, перекрывая храп Перлмуттера.
— Уж очень скользко, босс.
— Все равно. У меня такое чувство, что мы почти…
Он увидел розовое пятно на чистом белом занавесе снега,
размытое, как кровь, сочившаяся из пореза на лице сквозь крем для бритья, и
только потом различил силуэт «субару», уткнувшегося носом в землю. И в
следующий момент Курц искренне раскаялся в недобрых мыслях по поводу
водительского мастерства Фредди. Его заместитель попросту крутанул «баранку»
вправо и прибавил скорости, когда «хамви» едва не забуксовал. Огромная машина,
покорная рулю, буквально перемахнула через трещину. Толчок был весьма ощутимым.
Курц, подброшенный вверх, ударился макушкой о крышу, да так, что из глаз
посыпался фонтан искр. Руки Перлмуттера повисли, как у трупа, голова откинулась
сначала назад, потом вперед. «Хамви» промчался рядом с «субару» так близко, что
едва не задел ручку дверцы, и мощно попер вперед, по единственным теперь
рубчатым следам шин, примявших свежевыпавший снег.