— Кто такой Даддитс? Почему ты звал его, после того как убил
Ричи? Впусти меня, нам нужно поговорить. Почему ты забрал коробки ДЕРРИ? Это не
важно, у меня и так есть все необходимое. Впусти меня, Джоунси, лучше сейчас,
чем позже.
Похоже, это сработает. Он видел пустые глаза Джоунси, его
руку, протянувшуюся к ручке и засову.
— Мы всегда выигрываем, — сказал мистер Грей. Он сел за
руль, закрыл глаза Джоунси, и где-то в другой вселенной завыл ветер и грузовик
качнулся на рессорах. — Открой дверь, Джоунси, открой сейчас.
Молчание. А потом отрезвляюще, как кувшин холодной воды,
выплеснутой в лицо:
— Нажрись дерьма и сдохни.
Мистер Грей вскинулся с таким бешенством, что затылок
Джоунси ударился о заднее стекло грузовика. Боль была внезапной и острой:
второй неприятный сюрприз.
Он снова ударил о руль кулаком, еще раз, еще… клаксон
выбивал отчаянную морзянку ярости. Бесстрастное, бесчувственное создание, часть
бесстрастной, бесчувственной, равнодушной расы, он очутился под огнем эмоций
своего хозяина, и не просто окунается в них, но тонет… безвозвратно тонет. И
снова мистер Грей ощущал, что все это происходит лишь потому, что Джоунси все
еще здесь, пульсирующая инородная опухоль в том, чему следовало быть
безмятежным и сфокусированным сознанием.
Мистер Грей продолжал колотить по рулю, ненавидя собственную
эмоциональную эякуляцию, то, что разум Джоунси идентифицировал как истерику,
ненавидя и одновременно наслаждаясь. Наслаждаясь воплями клаксона, когда он бил
по нему кулаками Джоунси, наслаждаясь биением крови в висках Джоунси, наслаждаясь
учащенным пульсом Джоунси, хриплыми звуками голоса Джоунси, повторявшего:
— Мудак! Ты мудак, мудак, мудак…
Но даже в буйстве гнева какая-то оставшаяся холодно
отрешенной частичка сознавала, в чем кроется истинная опасность. Они всегда
приходили, они всегда создавали те миры, в которые пришли, по собственному
образу. Таков был необходимый порядок вещей, так будет всегда, так должно быть.
Но сейчас…
Что-то происходит со мной, подумал мистер Грей, сознавая,
что даже эта мысль принадлежала Джоунси. Я начинаю превращаться в человека.
И то открытие, что сама идея, казалось, не лишена некоторой
привлекательности, наполнило мистера Грея ужасом.
8
Джоунси очнулся от дремоты, под успокаивающий, убаюкивающий
ритм голоса мистера Грея, и увидел, что руки уже лежат на запорах двери,
готовые отодвинуть засов и поднять собачку. Сукин сын пытался загипнотизировать
его и почти преуспел в этом.
— Мы всегда выигрываем, — сказал голос по ту сторону двери,
такой мягкий, ласковый… приятно послушать после такого напряженного дня… Добрый
и подло-убедительный. Захватчик не успокоится, пока не получит все… он из тех,
кто берет чужое как должное. — Открой дверь, Джоунси, открой сейчас.
И он едва не сделал это, хотя успел полностью очнуться, едва
не сделал это! Но вспомнил два звука: отвратительный хруст черепа Пита,
стиснутого красной плесенью, и мокрое хлюпанье глаза Джанаса, пронзенного
шариковой ручкой.
Джоунси осознал, что до сих пор еще не проснулся. Но сейчас
— проснулся.
Сейчас проснулся.
Отдернув руки от двери, он припал губами к замочной скважине
и максимально отчетливо произнес:
— Нажрись дерьма и сдохни.
И почувствовал, как взвился мистер Грей. Почувствовал даже
боль, когда тот ударился затылком о заднее стекло, — а почему нет? В конце
концов это его нервы! Не говоря уж о голове. Редко что доставляло ему такое
удовольствие, как злобное изумление мистера Грея, и Джоунси смутно осознал то,
что мистер Грей уже успел понять: чуждое присутствие в его голове понемногу
очеловечивается.
Если ты вернешься к своей физической сущности, по-прежнему
останешься мистером Греем? — поинтересовался Джоунси. Сам он так не думал.
Возможно, мистер Пинк
[57]
, но не мистер Грей.
Он понятия не имел, вздумается ли малому снова сыграть месье
Месмера, но решил не рисковать. Поэтому повернулся и подошел к окну офиса,
спотыкаясь об одни коробки и переступая через другие, — Иисусе, как же бедро
ноет, просто безумие ощущать такую боль, когда заперт в собственных мозгах
(которые, как заверил Генри, вообще лишены нервов, во всяком случае, серое
вещество), — но боль не успокаивалась. Он читал, что инвалиды иногда испытывают
невыносимые боли и чесотку в несуществующих конечностях. Возможно, это из той
же оперы.
В окне виднелся набивший оскомину пейзаж: заросшая сорняками
двухколейная подъездная дорога, тянувшаяся вдоль депо братьев Трекер в давнем
семьдесят восьмом. Низко нависшее белесое небо: очевидно, время в прошлом
замерло где-то на середине дня. Единственное утешение заключалось в том, что,
стоя у окна, он оказывался как можно дальше от мистера Грея.
Вероятно, он сумел бы изменить пейзаж, если бы действительно
хотел выглянуть и увидеть то, что мистер Грей сейчас видел глазами Гэри
Джоунси. Но почему-то не испытывал особого желания это делать. На что тут
глядеть, кроме бурана? Что тут чувствовать, кроме краденой ярости мистера Грея?
Думай о чем-то еще, велел он себе.
О чем?
Не знаю — о чем угодно. Почему не…
На письменном столе зазвонил телефон, и это было странным
даже по меркам «Алисы в Стране Чудес», потому что несколько минут назад здесь
не было не только телефона, но и стола. Россыпь использованных презервативов
исчезла. Пол по-прежнему был грязным, но пыль на кафеле растворилась. Очевидно,
некое подобие дворника, ярого аккуратиста, засевшего в мозгу, решило, что раз
Джоунси суждено сидеть здесь, то по крайней мере в относительной чистоте и с
некоторыми удобствами. Он нашел идею ужасной, а скрытый смысл — угнетающим.
Телефон на столе снова заверещал. Джоунси поднял трубку:
— Алло?
От голоса Бивера ледяная дрожь пробежала у него по спине.
Звонок от мертвеца… совсем как в фильмах, которые он любит. То есть любил.
— У него не было головы, Джоунси. Она валялась в канаве, а
глаза были забиты грязью.
Щелчок — и мертвая тишина. Джоунси повесил трубку и шагнул к
окну. Дорога исчезла. Дерри больше не было. Он смотрел на «Дыру в стене» под
бледным, ясным рассветным небом. Крыша была черной, а не зеленой, и это
означало, что действие происходит до 1982 года, когда их четверка, тогда еще
здоровые озорные мальчишки-школьники (правда, Генри никогда не подходил под
определение «здоровый»), помогали отцу Бива класть зеленую черепицу, которая и
оставалась на крыше до самого конца.