Он двадцать раз с головой окунулся в бассейн и, тяжело дыша,
откинулся в шезлонге. Чувствовал он себя хуже некуда. Минувшей ночью он спал
меньше четырех часов, да и эти четыре часа его одолевали кошмары.
– Привет, Джонни… Как поживаете?
Он обернулся. Это был Нго, в рабочем комбинезоне и
рукавицах, на лице вежливая улыбка. За его спиной стояла красная тележка с
саженцами карликовых сосен, их корни бьши укутаны мешковиной. Вспомнив, как Нго
называл сосенки, он сказал:
– Опять, я вижу, сорняки сажаете.
– Да, приходится. – Нго сморщил нос. – Мистер Чатсворт их
любит. Я ему говорю: это один смех, а не деревья. Таких деревьев в Новой Англии
видимо-невидимо. Тогда он делает так… – Тут лицо Нго сморщилось, и он стал
похож на карикатурного монстрика из какой-нибудь передачи на сон грядущий. – И
отвечает: «Ваше дело сажать».
Джонни рассмеялся. В этом весь Чатсворт. Он непременно
должен настоять на своем.
– Ну как вам понравилась встреча с кандидатом?
– Очень поучительно, – сказал Нго, вежливо улыбаясь. Взгляд
его ничего не выражал. Может, он даже и не заметил, как лучезарно светился лоб
у Джонни. – Да, очень поучительно, нам всем очень нравится.
– Прекрасно.
– А как вам?
– Не очень, – сказал Джонни и осторожно прикоснулся пальцами
к синяку – до сих пор болело.
– Да, плохо, надо было приложить сырое мясо, – сказал Нго со
своей неизменной улыбкой.
– И как он вам, Нго? Рут Чен и ее сестре? И всем остальным?
– На обратном пути мы не говорили об этом, так просили
преподаватели. Они сказали, чтобы мы обдумали все, что видели. Во вторник мы
будем писать в классе, я так думаю. Да, я очень думаю, что мы будем писать
классное сочинение.
– И что же вы напишете в своем сочинении?
Нго поднял глаза к голубому летнему небу. Он и небо
улыбнулись друг другу. Нго уже начал седеть. Джонни не знал о нем практически
ничего; не знал, была ли у него семья – жена, дети; не знал, когда он покинул
страну и откуда он – из Сайгона или из сельской местности. Он понятия не имел о
политических убеждениях Нго.
– Мы говорили об игре в «Смеющегося тигра», – сказал Нго. –
Помните?
– Да, – сказал Джонни.
– Я расскажу вам про настоящего тигра. Когда я был
мальчиком, на нашу деревню стал нападать тигр. Это был le manger d’home –
людоед, он ел мальчиков, и девочек, и старых женщин, потому что была война и
мужчин в деревне не осталось. Я говорю не про последнюю войну, а про вторую
мировую. Ему понравилось человеческое мясо, этому тигру. Кто мог убить такого
страшного зверя? В деревне самому молодому мужчине было шестьдесят лет, и у
него была одна рука. А самому старшему мальчику, мне, только исполнилось семь.
И вот однажды этого тигра нашли в яме, туда положили приманку – труп женщины. Ужасно,
конечно, когда приманка – человек, созданный богом по своему подобию, но еще
ужаснее ничего не делать, когда этот злой тигр уносит маленьких детей. Так я
напишу в своем сочинении. А дальше я напишу, что злой тигр был еще живой, когда
мы нашли его в яме. У него в боку торчал кол, но он был еще живой. Мы били его
до смерти мотыгами и палками. Все – старики, женщины, дети. Некоторые маленькие
были так напуганы, что обмочились. Тигр свалился в яму, и мы били его до смерти
мотыгами, потому что мужчины из нашей деревни ушли воевать с японцами. Я
подумал, что ваш Стилсон похож на того злого тигра, он тоже любит человеческое
мясо. Я думаю, для него надо вырыть яму и чтобы он в нее свалился. А если он
останется жить, его надо бить до смерти.
Он стоял, освещенный ярким летним солнцем, и улыбался Джонни
своей вежливой улыбкой.
– Вы правда так считаете? – спросил Джонни.
– Конечно, – ответил Нго. Он говорил спокойно, будто речь
шла о совершеннейших пустяках. – Я не знаю, что мне скажет преподаватель, когда
я отдам ему такое сочинение. – Он пожал плечами. – Может быть, он скажет: «Нго,
вы еще не готовы к Американскому Пути». Но я напишу все, что думаю. А что вы
думаете, Джонни? – Он посмотрел на его синяк и отвел взгляд.
– Я думаю, это опасный человек, – сказал Джонни. – Я… я
знаю, что он опасен.
– Знаете? – переспросил Нго. – Да, вы, наверное, знаете. А
вашим соотечественникам в Нью-Гэмпшире он кажется смешным клоуном. Для них он
то же самое, что для многих сегодня этот черный – Иди Амин Дада. Но не для вас.
– Нет, – сказал Джонни. – И все же предлагать его убить…
– Политически, – улыбнулся Нго. – Я предлагаю убить его
только политически.
– А если это невозможно?
Нго улыбнулся, вытянул указательный палец и резко согнул
его.
– Паф, – тихо сказал он. – Паф, паф, паф.
– Нет, – сказал Джонни и сам удивился тому, как хрипло
прозвучал его голос. – Это не выход. Ни при каких обстоятельствах.
– Разве? По-моему, у вас, американцев, это довольно частый
выход. – Нго взялся за ручку красной тележки. – Мне пора сажать сорняки.
Счастливо оставаться, Джонни.
Джонни провожал глазами этого маленького человека в защитном
комбинезоне и мокасинах, тащившего полную тележку крохотных сосенок. Вот он и
скрылся за углом дома.
Нет. Убивать – значит сеять зубы дракона. Я верю, что это
так. Я свято верю в это.
…Почти все свободное время этой осенью он провел в обществе
Грегори Аммаса Стилсона.
Он превратился в стилсономана. В комоде под слоями нижнего
белья, носков и футболок были припрятаны три блокнота. Блокноты с пометками,
размышлениями и ксерокопиями всевозможных публикаций.
От всего этого ему было не по себе. По ночам он исписывал
убористым почерком листки с уже наклеенными газетными вырезками и чувствовал
себя не то Артуром Бремером, не то Сарой Мур, задумавшей убить президента
Форда. Если бы Эдгар Ланкте, бесстрашный рыцарь ФБР, застукал его за этим
занятием, в квартире наверняка мигом бы завелись «жучки». А из окна можно было
бы увидеть мебельный фургон, только начинен он был бы не мебелью, а
микрофонами, кинокамерами и еще бог знает чем.
Он убеждал себя в том, что до Бремера ему далеко и что
Стилсон вовсе не стал его навязчивой идеей, но после очередного дня в
библиотеке наедине со старыми подшивками и фотокопировальной машиной трудно
было в это поверить. Да, трудно в это поверить, когда ты ночь напролет строчишь
под лампой, пытаясь найти логическую связь. Почти невозможно в это поверить,
когда ты под утро проваливаешься в какую-то черную яму, а тебя оттуда опять вырывает
этот кошмар.