Положив нож на опустошенный рюкзак, тщательно прицелился и
ударил прикладом. Странный какой-то звук... Еще сильнее обрушил приклад.
Треск. Навершие рукоятки лопнуло. Мазур склонился над
добычей. Примерно на две трети рукоятка была нормальная, сплошной кусок
цельнолитого черного пластика, а вот треть – пустотелый колпачок, искусно
приваренный к основанию и скрывавший какое-то хитрое устройство величиной с
крупную вишню – по расстеленному рюкзаку разлетелись крохотные электронные
чипсы, сверкающие трубочки в полсантиметра длиной, нечто напоминавшее конфетти
с проволочными ножками...
– Вот так, – сказал Мазур удовлетворенно. –
Арсенал браконьера. Давайте второй.
Во всех ножах рукоятки оказались с начинкой. Ай да Прохор...
или это мистер Кук постарался перед тем, как спиться на русский манер? Теперь
пользоваться ножами с укоротившимися рукоятками будет не в пример неудобнее, да
что делать... Зато уверенности в себе прибавилось, игра пойдет хоть и не на
равных, но гораздо более честно...
На радостях Мазур двумя ударами ножа вспорол одну из своих
банок и распорядился:
– Подставляйте хлеб, орлы, пора и пожевать малость...
В три прикуса разделался со своим бутербродом, лишь
раздразнив этим аппетит – и, чтобы хоть как-то обмануть желудок, напился вдосыт
воды. Все равно его изобретение, презерватив-фляга, оказалось бесполезным – в
руках этот пузырь не потащишь, значит, и водяной паек будет голодным...
Толстяк возился с консервной банкой, извлекая пальцами
остатки жира, пока не порезался.
– Мать твою так, – сказал Мазур. – Как дите, не
отберешь игрушку вовремя... Что кривишься? Сними трусы, отхвати кусок и затяни
палец, больше нечем... Ну? Потуже затягивай, будешь кровью капать на ходу –
прибью...
С кривой улыбкой кандидат сообщил:
– У меня от вида крови голова всегда кружиться начинает...
– Вот врежу – не так закружится, – пообещал
Мазур. – Ты у меня, признаюсь честно, давно в печенках сидишь, смотри,
чтобы окончательно не рассердил... Так. Теперь я пойду осмотрюсь, а вы все
вытаскивайте из курток начинку. И чтоб до единой...
Он так и остался в одних трусах. Повесил на шею бинокль,
надел пояс – трофейный нож кое-как уместился в старых ножнах, когда Мазур
отломал у них конец. Представил, как выглядит со стороны, невольно хихикнул –
Маугли, бля... Ничего, на большом расстоянии загорелое тело сольется с тайгой,
это вам не куртка ярчайшего спектрального цвета...
– И тщательнее! – напутствовал он, видя, что все
принялись возиться с куртками. – Проверю потом. – Секунду подумав, он
сунул Ольге в карман куртки наган и вручил ружье. – Держи, патрон в
стволе, с предохранителя снято. Посматривай тут...
И пошел по гребню, к открытому месту. Босиком шагать было
чуточку непривычно, однако тут нет ни битых бутылок, ни брошенных консервных
банок, так что за ноги можно не беспокоиться...
Оказавшись на лысой вершине, невольно поежился, ставши вдруг
открытым всем взорам. Спрятался за сосну. Прекрасный вид – на десятки
километров, дикое приволье, хоть и угнетен ситуацией и своей ролью в ней, а дух
захватывает... Как он ни всматривался, – и невооруженным глазом, и в
бинокль, поворачиваясь во все стороны, – Шантары так и не увидел, и
«заимки» впереди не углядел. А вот тайга, если идти по прежнему курсу, будет
уже другой – впереди там и сям открытые пространства, равнины, и что-то похожее
на болото, определенно скопище кочек. Если двигаться зигзагами, укрываясь в
перелесках, чересчур уж размашистые зигзаги придется выписывать, кучу времени
потеряешь. Придется рискнуть и переть почти что напрямик – может, и не станут
они поднимать вертолет в первый же день охоты. Часа четыре придется шлепать,
держа ушки на макушке – зато совсем уж далеко впереди вновь начинаются
чащобы, сопки, спасительные дебри... Пиранья на ветке кедра –
сюрреалистическая, конечно, картина. Для того, кто не просекает, что
н а ш а, родная пиранья и на твердой сухой земле может быть
смертельно опасна...
Без особого труда Мазур узнавал пройденный ими путь –
будто читал карту. Вон там перевалили подножие сопки, ага, а это и есть та
речушка. Отличный бинокль достался от импортного жмурика – двадцатикратный, но
не больше нашей «десятки»...
* * *
...Он чисто случайно поймал окулярами это шевеление зеленых
точечек на зеленом фоне, сами, можно сказать, вылезли под взгляд... Повертел
рубчатое черное колесико, но это ничем не помогло – судя по нанесенной на линзы
разметке-масштабу, до погони более чем десять километров, ну да, часа на два и
оторвались, не так уж плохо, но и не прекрасно, кровь из носу, разрыв нужно
увеличивать.
Он едва различал крохотные силуэты – но все же видел, что
это шагающие вереницей люди, числом не менее десяти, а впереди, не удаляясь
особенно, маячат два пятнышка, белое и бело-черное. Лайки, конечно. А это хуже,
чем любая овчарка, – овчарка, как ни крути, остается служебной, а лайка –
з д е ш н е е животное, таежное. Огромная разница
меж службой и образом жизни, сравните любого, самого ретивого вертухая и
охотника-эвенка...
Время от времени там вспыхивали крохотные солнечные зайчики
– солнце играло на стволах ружей, значит, они даже не озаботились навести
т у с к л о с т ь на стволы, чувствуют
себя хозяевами, банкометами в игре... Что ж, самому Мазуру солнце светит почти
в спину, так что бликов от окуляров не будет. До темноты остается часов шесть.
Вряд ли охота двинет по тайге ночью... или все же станут устраивать игры с
приборами ночного видения? Как поступил бы на их месте он сам? Пожалуй что, не
рискнул бы охотиться ночью на ловкого «майора», в первые же часы столь
изобидевшего засаду... или тебе просто хочется так думать?
Он все еще стоял с прижатыми к лицу наглазниками из мягкой
резьбы, когда поодаль, там, где оставил людей, раздался оглушительный выстрел.
Чисто инстинктивно Мазур крутнулся в ту сторону, присел за
стволом. Новых выстрелов не было. По звуку – охотничье ружье. То самое, что он
оставил Ольге.
Не было времени раздумывать и колебаться. С ножом в руке он
рывком преодолел неширокое открытое пространство и бесшумно, как призрак,
заскользил меж деревьев, забирая чуть вниз и вправо, чтобы подойти к стоянке со
стороны, противоположной той, в какую уходил. Давал изрядный крюк, но иначе
нельзя было. И не слышал ни новых выстрелов, ни криков, ничуть не походило на
налет азартных охотников – неужели кто-то опять стал показывать характер,
настолько, что Ольге пришлось...
Тихонько стал продвигаться вверх, ага, меж коричневыми
стволами яркими пятнами показались желтые костюмы. Затаил дыхание, держа нож
для броска. Еще дерево, еще одна перебежка, вот они уже метрах в десяти, и
никто его не видит...
Мазур осторожно выглянул из-за кедра. Ольга сидела на
корточках, привалившись спиной к стволу, зажимая обеими руками живот, морщилась
от боли, но на раненую и умирающую, ликующе отметил Мазур, не походила.
Прошипела что-то, с ненавистью глядя снизу вверх – а над ней, ухватив
французское ружье за ствол, возвышался старый знакомый, неугомонный
штабс-капитан. Как и Мазур, он был гол и загорел – только не в черных семейных
трусах, а в коротких пестрых. Мазур мысленно провел траекторию, совмещавшую шею
штабса с зажатым в руке ножом – и остался ею доволен.