Он ухватился за дверную ручку и попытался захлопнуть дверь.
Язычок замка, по-прежнему торчавший наподобие твердого стального пальца,
стукнулся о косяк. Пол нажал на язычок большим пальцем, тот стал поддаваться…
потом остановился. Уперся намертво, не позволяя двери закрыться.
Мгновение Пол тупо смотрел на замок, повторяя про себя
старую поговорку военных моряков:
Неприятность, которая МОЖЕТ случиться, случается.
Прошу тебя. Боже, не надо больше, разве мало того, что она
испортила телефон?
Он отпустил язычок, и тот, спружинив, выскочил на прежнюю
длину. Пол снова нажал на него — и с тем же результатом. Он услышал непонятное
шуршание и все понял. В замке осталась отломившаяся половина заколки. Она упала
внутрь так, что замок заклинило.
Он услышал, как открылась дверца «чероки». Даже слышал, как
ворчит, выбираясь из машины. Энни. Слышал, как шуршат свертки.
— Давай же. — прошептал он, осторожно раскачивая язычок
замка. При каждом усилии замок подавался примерно на одну шестнадцатую дюйма и останавливался.
Пол слышал, как проклятый обломок заколки скрежещет внутри. — Давай же… Давай…
Давай…
Он снова плакал, сам того не сознавая, и капли пота и слезы
текли по его щекам; он смутно понял, что боль возобновилась, несмотря на
большую дозу новрила, и за эту свою попытку освободиться от боли он дорого
заплатит.
Она заставит тебя платить дороже, Поли, если не сумеешь
закрыть дверь.
Он слышал, как снег хрустит под ее ногами. Свертки шуршат… А
вот звякнули ключи — она вынула их из сумки.
— Давай… Давай… Давай…
Он еще раз нажал на язычок; послышался хруст, и
металлический выступ вошел в дверь на четверть дюйма. Недостаточно, чтобы
захлопнуть… но почти.
— Пожалуйста… Давай…
Он принялся быстрее раскачивать язычок, услыхав, как
открывается дверь кухни. И вдруг словно вернулся тот день, когда мать застала
его курящим. Энни весело крикнула:
— Пол! Это я! Я привезла вам бумагу!
Поймала! Она поймала меня! Боже, пожалуйста, Боже, нет,
пусть она не бьет меня. Боже…
Конвульсивным движением он нажал пальцем на язычок и
полностью утопил его в двери; обломок заколки с треском переломился. Из кухни
донесся звук — Энни расстегивала «молнию» на парке.
Он закрыл дверь спальни. Щелчок замка
(а она слышала? не могла не могла не услышать!)
прозвучал, как выстрел стартового пистолета. Пол покатился к
окну. Он еще не доехал до окна, когда в коридоре послышались ее шаги.
— Пол, я привезла вам бумагу! Вы не спите?
Нет… поздно… Она услышит…
Он нажал на рычаг управления в последний раз и подкатился к
окну в ту же секунду, когда ее ключ повернулся в замке.
Не откроется… Заколка… Она заподозрит…
Но кусочек металла, должно быть, провалился глубоко, так как
ключ сработал нормально. Пол наполовину прикрыл глаза, безумно надеясь, что
поставил кресло в точности на то место, где оно стояло до ее ухода, или по
крайней мере достаточно близко, чтобы она не заметила перемены, надеясь, что
она припишет его пот и дрожь во всем теле боли, не смягченной действием
лекарства, и больше всего надеясь на то, что он не наследил…
Когда дверь комнаты распахнулась, он глянул вниз и увидел,
что, пока он так отчаянно-тщательно проверял, нет ли улик, самая главная улика
осталась без внимания: коробочки с новрилом по-прежнему лежали у него на
коленях.
35
В каждой руке она держала по пачке бумаги.
— Вот, «Триад Модерн», как вы просили, правильно? Тут две
стопы, и на кухне еще две, просто на всякий случай. Так что… — Она замолчала и
нахмурилась, глядя на него. — Вы прямо-таки промокли от пота… и очень
разрумянились. — Она помолчала. — Чем вы тут занимались?
Хотя в это мгновение внутренний голос опять завопил, что он,
Пол, пойман и надо сдаваться, признаваться во всем и надеяться на снисхождение,
он сумел встретить ее подозрительный взгляд и, в свою очередь, взглянуть на нее
с болезненной иронией.
— По-моему, вам известно, чем я тут занимался, — ответил он.
— Я мучился.
Она достала из кармана юбки салфетку и вытерла ему лоб.
Салфетка мгновенно намокла. Она улыбнулась ему все той же псевдоматеринской
улыбкой:
— Было очень плохо?
— Да. Да, очень. Можно мне теперь…
— Говорила я вам, чтобы вы не выводили меня из себя. Век
живи — век учись, правда? Ну ничего, будете жить — будете учиться.
— Можно мне теперь капсулы?
— Минуту, — сказала она, не отводя взгляда от его потного
лица, бледного, но покрытого красными пятнами. — Сначала я должна убедиться,
что вам больше ничего не нужно. Что старая глупая Энни Уилкс ничего не забыла —
она ведь не знает, что нужно мистеру Умнику, чтобы написать книгу. Я должна
убедиться, что вам не нужно, чтобы я поехала в город и купила там магнитофон
или какие-нибудь особые тапочки для писания или еще что-нибудь в этом роде.
Если вам что-то понадобится, я поеду. Ваши желания для меня закон. Я не стану
тратить время на то, чтобы давать вам лекарство. Так что скажете, мистер Умник?
— У меня все есть, — проговорил он. — Пожалуйста, Энни…
— И вы больше не будете выводить меня из себя?
— Нет. Больше никогда не выведу вас из себя.
— Если меня вывести из себя, то я уже не я. — Энни опустила
глаза и увидела, что его ладони прижаты к коленям; он старательно прикрывал ими
коробочки. Она долго смотрела на его руки и наконец мягко сказала:
— Пол, почему вы так держите руки?
Он расплакался. Плакал он от сознания вины и страшно
досадовал на себя за это: выходит, вдобавок ко всему, что сделала с ним эта
чудовищная женщина, она еще и заставила его чувствовать себя виноватым. Он
плакал от сознания вины… и просто от усталости, как плачут дети.
— Я хочу лекарство, — выговорил он, — и хочу в туалет. Я
терпел все время, пока вас не было, но, Энни, я больше не могу терпеть и не
хочу опять обмочиться.
Она лучезарно улыбнулась и откинула с его лба прядь волос:
— Бедняжка. Вам изрядно досталось от Энни, правда? Даже
чересчур! Злая старуха Энни! Сейчас все принесу.
36
Он не решился бы прятать лекарство под ковриком, даже если
бы у него было на это время до ее возвращения: капсулы хотя и маленькие, но все
равно их очертания будут слишком заметны. Когда он услышал, как она вошла в
ванную, то, превозмогая боль, схватил коробки, протянул руку за спину и засунул
их сзади под трусы. Острые картонные углы врезались в ягодицы. Она вернулась. В
одной руке у нее было судно, в другой — две капсулы новрила и стакан воды.
Судно, старая жестяная штуковина, было похоже на какую-то нелепую тарелку.