Откуда ей знать, какие у них намерения?
У нее есть враги, и особенно опасен один из них – дон Мигуэль Диас. Кроме того, и команчей всегда следует опасаться, тем более что они на тропе войны.
Исидору охватывает тревога. До сих пор она была спокойна, но теперь поведение всадников кажется ей подозрительным. Будь это обыкновенные путники, они продолжали бы ехать по дороге, а не подкрадывались бы через заросли.
Она осматривает место, в котором притаилась: легкая перистая листва акации не скроет ее, если они проедут близко.
По топоту копыт ясно, что всадники приближаются. Сейчас они ее увидят...
Исидора шпорит лошадь, выезжает из зарослей и мчится по открытой прерии к Аламо.
Она решила отъехать на двести – триста ярдов, чтобы ее не могли достать ни стрела, ни пуля, и тогда остановиться, чтобы узнать, кто приближается – друзья или враги.
И, если это окажутся враги, она положится на своего быстроногого мустанга, который примчит ее под защиту техасцев.
Но она не останавливается: всадники вырываются из зарослей; они показались в разных местах, но все мчатся прямо к ней.
Обернувшись, она видит бронзовую кожу полуобнаженных тел, военную раскраску на лицах и огненные перья в волосах.
– Индейцы...– шепчет мексиканка, еще сильнее шпорит коня и во весь опор мчится к кипарису.
Быстрый взгляд через плечо убеждает ее, что за ней гонятся, хотя она и так уже знает это. Они уже близко -настолько близко, что, вопреки своему обычаю, не оглашают воздух военным кличем.
Их молчание свидетельствует о том, что они хотят взять ее в плен и договорились об этом заранее.
До сих пор Исидора почти не боялась встречи с индейцами. В течение ряда лет они жили в мире как с техасцами, так и с мексиканцами. Но теперь перемирие кончилось. Исидоре грозит смерть.
* * *
Вперед по открытой равнине мчится Исидора; восклицаниями, хлыстом, шпорами гонит она своего коня.
Слышен только ее голос. Те, кто гонится за ней, безмолвны, как призраки.
Она оглядывается второй раз. Их всего только четверо; но четверо против одного – это слишком много, и особенно против одной женщины.
Единственная надежда – техасцы.
Исидора мчится к кипарису.
Глава LXVII. ИНДЕЙЦЫ
Всадница, преследуемая индейцами, уже на расстоянии трехсот ярдов от края обрыва, над которым возвышается кипарис.
Она снова оглядывается.
«Я пропала! Спасенья нет!»
Индеец, скачущий впереди, снимает лассо с луки седла и вертит им над головой.
Прежде чем девущка достигнет лощины, петля лассо обовьется вокруг ее шеи. И тогда...
Вдруг счастливая мысль осеняет Исидору.
До спуска еще далеко, но обрыв рядом. Она вспоминает, что он виден из хижины.
Всадница быстро дергает поводья и резко меняет направление; вместо того чтобы ехать к кипарису, она скачет прямо к обрыву.
Ее преследователи озадачены и в то же время рады – они хорошо знают местность и теперь уверены, что девушка от них не ускользнет.
Главарь снова берется за лассо, не не бросает его, так как уверен в успехе,
– Карамба! – бормочет он. – Еще немного – и она сорвется в пропасть!
Но он ошибается: Исидора не срывается в пропасть. Она снова резко дергает поводья, делает еще один быстрый поворот и вот уже мчится вдоль обрыва настолько близко к самому краю, что привлекает внимание техасцев; тогда-то Зеб и восклицает в волнении: «Иосафат!»
И, словно в ответ на это восклицание старого охотника или, вернее, на следующий за ним вопрос, до них доносится крик смелой всадницы:
– Индейцы! Индейцы!
Тот, кто пробыл хотя бы три дня в южном Техасе, понимал эти слова, на каком бы языке они ни были произнесены. Это сигнал тревоги, который вот уже в течение трехсот лет раздается на протяжении трех тысяч миль пограничной полосы на трех разных языках – французском, испанском и английском. «Les Indiens!», «Los Indios!», «The Indians!»
Только глухой или очень глупый человек не понял бы этих слов, не почувствовал бы скрывающейся за ними опасности.
Для тех, кто стоит внизу у дверей хакале и слышит этот возглас, перевода не требуется. Они сразу поняли, что женщину, у которой вырвался этот крик, преследуют индейцы.
Едва успели они осознать это, как до них снова донесся тот же голос:
– Техасцы! Друзья! Спасите! Спасите! Меня преследуют индейцы! Они совсем близко!
Хотя она и продолжает кричать, но различить ее слов уже нельзя. Но больше и нет нужды объяснять, что происходит на верхней равнине.
Вслед за всадницей в просвете между вершинами деревьев появляется мчащийся бешеным галопом индеец. На фоне синего неба четко вырисовывается его силуэт.
Как пращу, кружит он петлю лассо над своей головой. Он так поглощен преследованием, что, кажется, не обратил внимания на слова девушки, – ведь, когда она звала техасцев на помощь, она не задержала коня. Он мог подумать, что эти слова обращены к нему, что это ее последняя мольба о пощаде, произнесенная на непонятном ему языке.
Он догадывается, что ошибся, когда снизу доносится резкий треск ружейного выстрела, а может быть, немного раньше, -когда жгучая боль в руке заставляет его выронить лассо и в недоумении оглянуться вокруг.
Он замечает в долине облачко порохового дыма. Одного взгляда достаточно, чтобы изменить поведение индейца. Он видит сотню вооруженных людей.
Его три товарища замечают их одновременно с ним.
Точно сговорившись, все четверо поворачивают лошадей и мчатся прочь с такой же быстротой, с какой прискакали сюда.
– Какая досада! – говорит Зеб Стумп, вновь заряжая ружье.– Если бы ей не грозила смерть, я дал бы им спуститься к нам. Попадись они в плен, мы могли бы кое-что узнать относительно нашего загадочного дела. Но теперь их уже не догнать.
* * *
Появление индейцев меняет настроение толпы, находящейся около хижины мустангера.
Те, кто считает Мориса Джеральда убийцей, теперь остаются в меньшинстве. Наиболее уважаемые из присутствующих думают, что oн невиновен.
Колхаун и его сообщники уже больше не хозяева положения. По предложению Сэма Мэнли суд откладывается.
Очень быстро составляется новый план действий. Обвиняемого перевезут в поселок, и там будет проведено судебное разбирательство согласно законам страны.
А теперь пора заняться индейцами, так внезапно опрокинувшими все планы и изменившими настроение собравшихся.
Преследовать их? Разумеется.