В одно мгновение Исидора срывает с себя серапе и шляпу -даже на сцене перевоплощение едва ли могло произойти быстрее. И вот на фоне густых колючих зарослей вырисовывается легкая женственная фигура и прекрасная голова, достойная резца Кановы
[63]
.
Слегка привстав в стременах и наклонившись вперед, прекрасная всадница вся превратилась в ожидание.
Вопреки всему, она не обнаруживает и тени страха. Губы не дрожат, на лице не заметно бледности.
Наоборот, в ее взгляде, устремленном вперед, – призыв гордой любви, призыв орлицы, ожидающей своего орла.
Но вдруг во всем ее облике происходит внезапная перемена. Она узнает приближающегося всадника. Золотое шитье ввело ее в заблуждение. Всадник в мексиканском наряде – не Морис Джеральд, а Мигуэль Диас.
Радость на ее лице сменяется унынием. Девушка опускается в седло, и вздох, вырывающийся из ее груди, – почти крик отчаяния. На ее лице не видно страха, только разочарование и обида.
Эль-Койот заговорил первым:
– Ах, это вы, сеньорита! Кто бы ожидал увидеть вас в таком уединенном месте – розу среди этих колючих зарослей!
– А какое, собственно, вам до этого дело, дон Мигуэль Диас?
– Странный вопрос, сеньорита. Конечно, это мое дело, и вы сами это знаете. Вы прекрасно знаете, как безумно я вас люблю. Дураком я был, когда признался в этом и объявил себя вашим рабом. Вот это-то и охладило так быстро ваши чувства.
– Вы ошибаетесь, сеньор. Я никогда не говорила вам, что люблю вас. Если я сказала, что восхищаюсь вашим искусством наездника, вы не имели права толковать мои слова иначе. Я восхищалась вашим искусством, а не вами. И кроме того, это было три года назад. Я тогда была еще девочкой, в том возрасте, когда такие вещи производят сильное впечатление, когда мы настолько глупы, что ценим больше внешний блеск, а не душевные качества. Но теперь я стала старше, и вполне естественно, что ко многому отношусь иначе.
– Черт побери, но почему же вы внушали мне ложные надежды? Помните день клеймения скота, когда я укротил самого неистового быка и усмирил самую дикую лошадь вашего отца? Ведь ни один вакеро не смел подойти к ним. В этот день вы улыбнулись мне и поглядели на меня с любовью. Не отрицайте этого, донья Исидора! Я достаточно хорошо знаю людей и легко мог угадать по вашему лицу, что вы думали и что чувствовали. Но сейчас вы изменились. Почему же? Потому, что я был покорен вашими чарами, или, вернее, потому, что имел глупость признаться в этом. И вы, как это обычно бывает у женщин, потеряли интерес к побежденному. Ведь это так, сеньорита, не отрицайте!
– Нет, это не так, дон Мигуэль Диас. Я никогда ни словом, ни взглядом не признавалась вам в любви. Вы были для меня просто искусным наездником и благородным кабальеро. Во всяком случае, так мне тогда казалось. Но кем вы стали теперь? Вы знаете, что о вас говорят здесь и на Рио-Гранде?
– Я не считаю нужным отвечать на клевету – исходит ли она от предателей-друзей или от лживых врагов. Я здесь для того, чтобы получать объяснения, а не давать их.
– От кого?
– От вас, прелестная донья Исидора.
– Вы слишком самоуверенны, дон Мигуэль Диас. Не забывайте, сеньор, с кем вы разговариваете! Вспомните, что я дочь...
– ...одного из самых гордых асиендадо в Тамаулипас и племянница не менее гордого плантатора в Техасе. Я обо всем этом подумал. Вспомнил также, что когда-то и я владел асиендой, а сейчас я – всего лишь охотник за лошадьми. Карамба! Это не беда! Вы не из тех женщин, которые могут презирать человека только из-за того, что он не богат. Бедный мустангер, по-видимому, может так же рассчитывать на вашу благосклонность, как и владелец сотни табунов. И у меня есть доказательство вашего великодушия.
– Какое доказательство? – быстро спросила девушка, в первый раз проявляя беспокойство.– Где это доказательство великодушия, которое вы так любезно мне приписываете?
– В этом очаровательном письме. Вот оно, у меня в руках, подписанное доньей Исидорой Коварубио де Лос-Льянос. Письмо, адресованное такому же бедному мустангеру, как и я. Вряд ли необходимо давать его вам в руки. Ведь вы можете узнать его и на расстоянии?
Она узнала письмо. Гневный взгляд, брошенный на Диаса, показал это.
– Как оно попало к вам? – спросила Исидора, не пытаясь скрыть своего негодования.
– Это неважно. Оно у меня, а я давно этого добивался. Не для того, чтобы узнать, что вы перестали интересоваться мною -для меня это было ясно и так, – но чтобы иметь доказательство, что вы увлечены другим. Оно говорит о том, что вы любите его, яснее не скажешь. Вы мечтаете посмотреть в его красивые глаза. Так знайте же, что вы никогда не увидите их!
– Что это значит, дон Мигуэль Диас?
Голос ее слегка дрогнул, словно она боялась услышать ответ. И неудивительно: выражение лица Эль-Койота внушало страх.
Заметив ее испуг, он сказал:
– Ваши опасения вполне справедливы. Если я потерял вас, донья Исидора, то никому другому вы тоже не будете принадлежать – так я решил.
– Не понимаю...
– Я уже сказал: никто другой не назовет вас своей, и, уж конечно, не Морис-мустангер.
– Вот как!
– Да! Именно так. Обещайте мне, что вы никогда больше не встретитесь с ним, или вы не уйдете с этого места!
– Вы шутите, дон Мигуэль!
– Нет, я говорю совершенно серьезно, донья Исидора.
Искренность этих слов не подлежала сомнению. Несмотря на трусость мексиканца, взгляд его выражал холодную и жестокую решимость, а рука уже взялась за рукоятку мачете.
Даже отважной Исидоре стало не по себе. Она видела, что ей грозит опасность, избежать которую нелегко. С самого начала эта встреча ее встревожила, но она надеялась, что появление Мориса прервет неприятный разговор и даст ему другое направление.
Молодая мексиканка жадно прислушивалась, не раздастся ли топот коня, и время от времени бросала взгляд на заросли в ту сторону, откуда она ждала этого звука.
Теперь эта надежда рухнула. Раз письмо оказалось в руках мексиканца, значит, оно не попало к тому, кому было адресовано.
Ждать помощи было бесполезно, и она подумала о бегстве.
Но это было сопряжено с трудностями и большой опасностью. Она могла бы повернуть лошадь и ускакать, но при этом рисковала получить пулю в спину, так как рукоятка револьвера была не дальше от руки Эль-Койота, чем рукоятка мачете.
Исидора вполне оценила всю опасность положения. Любая другая женщина на ее месте растерялась бы, но Исидора Коварубио даже и виду не показала, что угроза произвела на нее хоть какое-нибудь впечатление.
– Чепуха! – воскликнула она с хорошо разыгранным недоверием. – Вы шутите, сеньор. Вы хотите испугать меня. Ха-ха-ха! Но почему мне бояться вас? Я езжу на лошади не хуже вас. И лассо я бросаю так же легко и так же далеко, как и вы. Посмотрите, как ловко я умею с ним обращаться!