— Ну-с, батенька, приступим!
Он щелкнул выключателем, и лампы на стойке вспыхнули.
В беззащитные глаза Павла хлынул безжалостный и ошеломляющий
белый свет. Этот свет проник прямо в мозг, казалось, он сжигает все на своем
пути — разум, волю, память. Павел начал терять сознание, ему снова казалось,
что он бежит по лестнице, открывает дверь и оказывается в залитом кровью
коридоре…
Свет погас, но Павел еще долго ничего не видел. Перед его
глазами кружились словно два черных солнца — негативы ослепительных ламп,
которые едва не выжгли его мозг…
— Ну что же, батенька, вы готовы к продуктивному обмену
мнениями? — прозвучал где-то совсем близко негромкий заботливый
голос. — Для начала мне хотелось бы знать, на кого вы работаете… на
Патрушева? На англичан? На американцев?
— На хорватскую фирму «Задруж», — выдавил из себя
Павел, с трудом шевеля распухшим, жестким, как наждак, языком. —
Маломерные суда… катера и яхты.
— Ну зачем же вы так? — почти доброжелательно произнес
карлик. — Вы отлично знаете, что говорить все равно придется. Ведь мы,
батенька, профессионалы…
Зрение Павла постепенно восстанавливалось, из цветного
тумана перед его измученными глазами проступил силуэт маленького человека с
густыми бровями. Пока это был только неясный контур, словно вырезанный
маникюрными ножницами из черной бумаги.
— Как… как вас зовут? — едва слышным голосом спросил
Павел.
— А зачем вам это, батенька? — Кустистые брови
недоуменно поползли вверх. — Не все ли вам равно? Впрочем, если вам
хочется, можете называть меня Порфирием Петровичем! — И он тихонько
засмеялся. — Люблю литературные ассоциации!
Он потер маленькие ручки и предложил:
— Давайте баш на баш! Я вам представился, так уж и вы
назовите свое имя, а то, согласитесь, как-то неудобно получается!
— Если вы — Порфирий Петрович, то тогда я — Родион… Родион
Романович.
— Родион Романович Раскольников, как я понимаю? —
Карлик снова усмехнулся. — Ценю ваше чувство юмора! Хотя вы на Раскольникова
совершенно не похожи. Нисколько не похожи, батенька! Родион Романович очень
ценил собственную драгоценную особу, ради нее он готов был жертвовать другими
людьми, а вы жертвуете собой ради неизвестных и бессмысленных ценностей… Ради
кого вы так страдаете, батенька? На кого вы работаете? — Он снова
склонился над Павлом и прошипел, на этот раз не скрывая раздражения: — Все
равно скажешь, щенок! Никуда не денешься!
Щелчок выключателя — и снова поток белого невыносимого
света, мощный удар света в измученные глаза, в мозг, прямо в душу. Свет ударил,
как нокаутирующий кулак, смяв волю, смяв сознание, смяв человеческую сущность
Павла…
Он услышал чей-то хриплый, страдальческий крик: «Нет! Нет!
Выключите!» — и не сразу понял, что это сам он кричит, пытаясь уклониться,
укрыться от невыносимого сияния…
Свет погас так же неожиданно, как вспыхнул, и снова раздался
вкрадчивый, елейный голос карлика:
— Ну как, батенька, вы не придумали ничего более
интересного? На кого вы в действительности работаете?
— Фирма «Задруж», Хорватия… гибкая система скидок… особые
условия для постоянных клиентов…
— Нет, дорогой мой, вы неисправимы! Какая там Хорватия? Уже
то имя, которое вы себе избрали в качестве псевдонима, говорит о том, что мы с
вами соотечественники! Какому хорвату придет в голову назвать себя Родионом
Романовичем? Нет, батенька, пора сказать мне правду! Кто вас послал — Патрушев?
Это он решил повесить убийство перебежчика на своих бывших коллег?
— Бывших коллег? — переспросил Павел, пытаясь не
потерять ускользающее сознание, пытаясь выловить крупицы информации в
окружающем безумии.
— Ну да! — раздраженно отозвался карлик. — А за
кого вы нас принимали? За общество почитателей матери Терезы? За лондонский
клуб филателистов? Когда-то все мы работали в Комитете, или в ГРУ, или в других
спецподразделениях, но стали кому-то неугодны, не вписались в новые
обстоятельства, не смогли поступиться своими принципами… но это не значит, что
мы вышли из игры!
Голос карлика окреп, в нем зазвучали привычная обида и
самоуверенность:
— Мы еще покажем новым хозяевам страны, на что способны! Мы
еще покажем, на чьей стороне сила!
«Вот кто это такие! — понял Павел. — Бывшие
сотрудники спецслужб… одна из тех тайных организаций, которую упоминают в связи
с делом Литовченко… они, видите ли, решили посчитаться с перебежчиком,
отомстить… но зачем он сказал мне это? Почему он раскрыл передо мной свои
карты?»
И тут же он ответил себе: разумеется, потому что живым его
из этой комнаты не выпустят.
— И теперь они хотят обвинить нас в убийстве Литовченко и
натравить на нас Скотленд-Ярд! Хотят убрать нас руками англичан!
Карлик неожиданно замолчал, видимо, посчитав, что и так
наговорил много лишнего, и продолжил совсем другим голосом — мягким и
вкрадчивым:
— Вот видите, батенька, я был с вами откровенным… я сказал
вам правду. Опасную правду. Так что теперь ваша очередь. Правду за правду — мне
кажется, это вполне справедливо.
— Вам кажется справедливым такое положение, когда я связан,
беспомощен, даже не могу закрыть глаза?
— Что делать, батенька, что делать! — Карлик притворно
вздохнул. — Так устроен мир. Он основан на неравенстве. Так было всегда и
так всегда будет. Кто-то сильнее других, кто-то богаче, кто-то умнее.
Справедливость, равные возможности — это выдумки слабых. Кто-то связан
веревками, как вы, кто-то — своими принципами. В данный момент вы — слабый,
поэтому вам придется принять мои правила игры.
Он снова щелкнул выключателем, обрушив на Павла поток
нестерпимого света, и выкрикнул дрожащим от ненависти голосом:
— Говори, на кого ты работаешь?
Еще мгновение, понял Павел, и его мозг сгорит в этих
ослепительных лучах. Еще мгновение — и он сойдет с ума, его сознание
распадется, растает, как льдинка на июльском солнце…
Он напряг все оставшиеся силы, рванулся, пытаясь спрятаться
от безжалостного света, укрыться от него, защититься. Ремни намертво прикрепили
его руки к подлокотникам, но ему удалось накренить кресло набок, раскачать его,
и в следующую секунду тяжелое кресло вместе с ним с грохотом опрокинулось на
пол. При этом, падая, кресло зацепило стойку с лампами, она тоже обрушилась,
раздался звон бьющегося стекла и еще какой-то треск…
В первый момент Павел осознавал только одно: убийственный
свет погас, он больше не вливался в беззащитные глаза, не сжигал его мозг.
Хотелось лежать, отдыхая и ни о чем не думая, наслаждаясь благодатной
полутьмой…
Но в следующее мгновение он осознал, что слышит чей-то
глухой стон, и непонятный треск, и еще какие-то подозрительные звуки.