– Тогда буду дома работать! – потребовала
я. – Чтобы не отвлекали.
Гюрза издала звук – нечто среднее между фырканьем и кашлем,
я посчитала это за согласие и поскорее удалилась из кабинета.
В квартире было тихо и относительно чисто после визита Анны
Леопольдовны. Пахло мамулиными пирогами. Вспомнив наставления мамули, я
постояла несколько минут перед зеркалом – причесалась и слегка подвела глаза.
Обычно дома я хожу в спортивных брюках и старом свитере, но в этот раз мамуля
очень просила выглядеть прилично. Однако выбирать как‑то было не из чего.
Я уже говорила, что не очень‑то обращаю внимания на свою внешность и не
стремлюсь пополнять гардероб. Это у мамули шкаф буквально набит тряпками. Я же
в основном предпочитаю носить брюки. Вот недавно в «Бенеттоне» была осенняя
скидка, и мне досталось двое джинсов по цене одних. Цвета тоже подходящие –
ярко‑розовый и ярко‑зеленый. В этот раз я остановилась на зеленых
джинсах, а к ним – дивного оттенка рыжий свитер, связанный Петей Капитоновым
мне в подарок. Кап Капыч обожает на меня вязать. Он говорит, что я худенькая,
поэтому получается очень быстро – два раза спицами махнул, и рукав уже готов…
Нарядившись к приходу дорогого гостя, я включила компьютер и
опомнилась только тогда, когда услышала звонок в дверь.
Дверь я открыла сразу. Сколько раз дорогая мамуля повторяла
мне: «Прежде, чем открыть дверь, подумай, ждешь ли ты кого‑нибудь,
спроси, кто там, посмотри в глазок». Своими бесконечными повторениями она
добилась только того, что я совершенно отключилась от напоминаний и теперь
открываю дверь, не спрашивая.
Но в этот раз советы мамули пригодились, дверь же я открыла,
потому что ждала ее гостя. На пороге стоял симпатичный немолодой дядечка с
добрыми голубыми глазками и редеющими седыми волосами.
– Здравствуйте, Шурочка! Вы всегда открываете дверь
кому угодно?
– Здравствуйте. Только я Сашенька, – ответила я,
улыбнувшись, как могла приветливее, – а вы, наверное, Петр Ильич?
– Совершенно верно, – он покосился на солидный
кожаный чемодан. – Лялечка, должно быть, говорила обо мне. Вы позволите
войти?
– Да, конечно, – спохватилась я, – мама
говорила… Поэтому я так и открыла без расспросов.
Я помогла ему внести чемодан, хотя он и сопротивлялся,
повторяя, что еще не так стар, чтобы позволить женщинам таскать свои чемоданы.
На его невысказанный вопрос – точнее, на быстрый вопросительный взгляд – я
сказала, что мама придет часа через полтора, и проводила в приготовленную для
него комнату. Самой мне нужно было продолжать работу: из‑за болезни Мишки
Котенкина Анфиса поручила сделать за него обзор новинок видеорынка. Я села за
компьютер и углубилась в рецензию на фильм ужасов, посвященный захвату нашей
родной планеты кровожадными маринованными огурцами с Юпитера.
Разделавшись с этими космическими захватчиками (хотя,
конечно, разделалась с ними не я, а очередной голубоглазый бойскаут,
превративший кровожадных пришельцев в овощное рагу), я спохватилась, что не
исполняю роль гостеприимной хозяйки. Но в это время в дверях квартиры
заскрежетали ключи, и на пороге появилась моя дорогая мамуля.
– Лялечка! – воскликнул наш седовласый гость.
– Петруша! – радостно ответила мамуля.
Мне трудно было поверить, что кто‑то назвал мою
мамулю, эту стопроцентную леди, это воплощение стиля и тона, Лялечкой, но еще
труднее – что это сошло ему с рук, однако все было именно так.
Мамуля немедленно устроила мне сдержанную и очень стильную
выволочку за то, что не занимаюсь гостем, не кормлю его, не развлекаю
разговорами и вообще веду себя, как невоспитанный ребенок. Но тут уж мы с
Петром Ильичем выступили единым фронтом, доказывая ей, что человеку с дороги
надо дать пять минут (или там полтора часа, но кто считает), чтобы очухаться,
переодеться и прийти в себя, не говоря уже о том, что хотя мне и разрешили
сегодня вернуться пораньше, это не значит, что можно не выполнять свою работу.
При слове «работа» Петр Ильич несколько оживился и сделал
было попытку расспросить насчет моей трудовой деятельности, но мне удалось
ловко уйти от ответа. Терпеть не могу, когда люди расспрашивают меня о работе!
Некоторые несведущие личности считают, что жизнь журналиста – это один сплошной
праздник, посещение выставок, презентаций, всевозможных тусовок. Другие люди
при слове «журналист» вспоминают несколько известных имен – в основном, тех,
кого часто видят по телевизору. Есть действительно серьезные журналисты,
которые много и хорошо пишут, но их немного, потому что либо ты пишешь, либо
болтаешься по тусовкам.
Мне нечем хвастаться – работаю много, но рутинно, поэтому не
люблю распространяться об этом.
Мамуля заварила свой любимый чай с бергамотом и благоухала
на всю кухню смесью «Графа Грея» с «Шанелью номер пять». Пока она ставила на
стол огромный и румяный пирог с капустой, я в своей обычной манере доедала
последний маринованный огурчик, случайно затерявшийся в банке, – все равно
на всех его не хватит, а что я достаю огурцы из банки рукой, так они такие
скользкие!
Петр Ильич тем временем сидел в углу, с умилением наблюдая
за мамулиным хозяйственным рвением, и одновременно продолжал допытываться, чем
же я, собственно, зарабатываю на хлеб и огурцы. Я сдалась и вкратце рассказала
о трудных буднях среднестатистического репортера, недооцененного начальством и
окружающими, Петр Ильич сочувственно покивал, но затем, к моему удивлению, не
ограничился ни к чему не обязывающим сочувствием, а выдал сногсшибательную
сентенцию, поражающую своей свежестью, как ментоловая жевательная резинка:
– Каждый человек – кузнец своего счастья! – И
продолжал в той же ментоловой манере: – Не надо ждать милостей от природы.
Взять их у нее – наша задача.
Я подумала, что с этим оракулом мы будем иметь массу
неприятностей – в смысле того, что он окажется страшным занудой и будет поучать
меня, пока не надоест до чертиков, но мамуля в это время поставила на стол
чашки, сахарницу, печенье с тмином и свой любимый серебряный чайный набор. Я
так поразилась, что забыла даже о мудрых высказываниях Петра Ильича.
Дело в том, что этому серебряному набору, в который входит
три пары щипчиков, назначение которых я всегда путаю, и три вилочки, с которыми
дело обстоит примерно так же, почти двести лет. И мамуля сервирует им чай
крайне редко, для самых дорогих и почетных гостей.
Я внимательно посмотрела сначала на набор, потом на Петра
Ильича, потом на мамулю. Она была сама любезность и приветливость. Но я‑то
хорошо изучила свою мать и могу определить, когда она просто любезна, а когда
по‑настоящему радуется гостю. Так вот, сегодня она действительно была
рада. Она глядела на этого бодрячка Илью Петровича – то есть, тьфу! –
Петра Ильича совершенно телячьими глазами, с ее лица не сходила улыбка
умиления. Кем он ей был? Говорит, что учились в институте, а такое впечатление,
что сроднились, сидя в яслях на одном горшке… И потом, он кажется гораздо
старше… хотя мамуля‑то умеет маскировать свой возраст, как никто! Больше
сорока пяти ей не дашь, а на самом деле моей мамочке… если родила она меня в
двадцать восемь, а мне сейчас двадцать пять… то мамуле… ужас какой, если она узнает,
что я разболтала ее возраст, она просто сживет меня со свету!