В тот раз было начало апреля, на улицах еще лежал снег, но у
редактора в кабинете стоял огромный букет желтых нарциссов. Я смогла ответить
только на два его вопроса, а дальше расчихалась и сквозь слезы успела
разглядеть только выражение брезгливого удивления на его лице.
Мамуля рвала и метала. Она никак не могла примириться со
своим поражением.
Вообще я заметила, что сенная лихорадка ввиду своего
проявления не считается у обычных людей за болезнь. Ну подумаешь, почихала
немножко. Еще никто не умирал от чиха, говорят мне. Так‑то оно так, но
попробуйте вести переговоры о работе, когда в носу свербит и тушь предательски
растекается от слез. Надеяться, что работодатель сам страдает чем‑то
подобным и проникнется ко мне сочувствием, – значит, ждать от судьбы
слишком многого. Если даже собственная мать заявила мне тогда в пылу ссоры, что
я все сделала нарочно, то что уж говорить о посторонних…
Таким образом, с телевидением было покончено, и мамуля
устроила меня в газету «Невский вестник». Меня взяли в отдел культуры, но
назначили испытательный срок. Сначала все шло хорошо, я довольно быстро
освоилась в газете, но когда испытательный срок подходил к концу, в нашем
городе проездом оказался известный дирижер. То есть когда‑то он жил в
нашем городе, но после того, как получил всемирную известность, судьба
забросила его не то в Париж, не то в Мадрид – словом, застать его в Питере
считалось величайшей удачей, а взять интервью – недосягаемой мечтой каждого
журналиста, работающего у нас в отделе культуры.
Он согласился выкроить несколько минут в своем расписании,
и, можете себе представить, послали меня! Кто‑то был в отпуске, кто‑то
– в командировке в Сочи, там проходил кинофестиваль, словом, все приличные люди
куда‑то испарились, и судьба дала мне шанс приобщиться к искусству в лице
великого дирижера.
Надо сказать, она же, сволочь – судьба, я имею в
виду, – этот шанс тотчас же и отняла. В этот раз дело происходило в конце
мая, когда в нашем городе буйно цветут желтая акация, барбарис и чубушник
лемуана (это такой отвратительный кустик, усеянный достаточно крупными желтыми
цветками).
Мы с дирижером условились встретиться в холле гостиницы, а
перед гостиницей был скверик, где присутствовали все вышеупомянутые кусты.
В холл я вошла, заливаясь соплями и закрывая лицо платком,
так что портье даже забеспокоился, не плохо ли мне. От чиха я ничего не могла
произнести, и дирижер, который вышел в холл, не опоздав ни на минуту, очень
встревожился, одолжил мне свой носовой платок, но потом поглядел на часы,
извинился и сказал, что время мое вышло, а он сейчас должен спешить в аэропорт.
Самолет, сами понимаете, ждать не будет.
Фотограф Витька Колобков успел только сделать несколько
снимков, но без интервью они были не нужны. Витька жутко на меня разозлился и
настучал начальнику отдела. Как уж он там живописал мое поведение, не знаю, но
из отдела культуры меня выперли с треском.
На память о несостоявшемся интервью у меня остался только
носовой платок великого человека.
Вы, может быть, хотите спросить, отчего я не пользуюсь
различными препаратами, которые так широко рекламируются? Человек глотает
таблетку и тут же нюхает букетик цветов или прижимает к груди любимого котика.
Я вас умоляю, моя аллергия плевать хотела на все супрастины и кларитины! Чихать
я все равно буду, только в сон клонит, и голова тяжелая, как чугунный шар, ни
строчки не напишешь…
У мамули на все свое мнение, она утверждает, что у меня это
нервное. Действительно, мне достаточно увидеть по телевизору букет чайных роз,
как становится трудно дышать, а если хотите испортить мне настроение, пришлите
по почте открытку с желтыми хризантемами.
Все эти безрадостные мысли текли в моей голове, пока теплые
струи омывали тело.
– Александра! – Мамуля стучалась в дверь. –
Вот теперь ты действительно опоздаешь!
На кухне был налит для меня кофе и лежал один сухой тост –
мамуля знает, что ничего, кроме этого, я утром проглотить не могу. Она редко
варит для меня кофе, так что я сразу же заподозрила, что ей от меня что‑то
нужно.
– Сашура! – просительно сказала мамуля. – Я
сегодня никак не могу вернуться раньше семи, так что будь добра, посиди дома…
– Это еще зачем? – уставилась я на нее, но,
заметив, как потемнели от гнева мамулины глаза, вспомнила: – Ах да, твой Петр
Ильич… А он к музыке никакого отношения не имеет?
– Оставь, пожалуйста, свои насмешки! – вспыхнула
мамуля. – Неужели трудно сделать для матери такую простую вещь?
– Ну хорошо, хорошо, я отпрошусь пораньше, –
согласилась я, – поработаю дома…
Редакция нашей газеты «Невский вестник» находится в самом
центре города в потрясающем старом доме, принадлежавшем до революции известному
книгоиздателю Марксу, однофамильцу бородатого философа. Этот дом отличается
замечательно запутанной планировкой, свежий человек, войдя в него, ни за что не
найдет нужную комнату, а после часа бесплодных блужданий, не сможет без
посторонней помощи даже выбраться наружу. Бесконечные лестницы и лесенки
соединяют этажи и коридоры марксовского дома самым причудливым образом. На
пятый этаж можно попасть только с третьего, а на шестой – только со второго.
Коридор четвертого этажа славится тем, что из его окон можно
увидеть знаменитый двор с водосточными трубами в форме драконов и крылатых рыб,
а на шестом этаже, говорят, есть комната, в которую попасть вообще невозможно,
хотя оттуда временами доносятся стук пишущей машинки и нецензурные выкрики.
Отдел, в котором я работаю, в газете называют
«лягушатником». Для этого есть две причины. Первая, более очевидная и не такая
обидная, заключается в том, что наш отдел размещается в бывшей ванной комнате,
о чем напоминают сохранившиеся кое‑где на стенах остатки кафельной плитки
и тематическая роспись на потолке: изображенное с большим вкусом болото,
поросшее осокой и камышами, по которому важно вышагивает красивая длинноногая
цапля, выискивая спрятавшихся там и тут очаровательных ярко‑зеленых
лягушек.
Вторая причина, о которой мы предпочитаем не
вспоминать, – та, что наш отдел – самый незначительный, неперспективный,
непрестижный в газете, короче, болото.
К нам ссылают работников, не вписавшихся в основные отделы.
Вообще по внешнему виду сотрудника газеты сразу можно
узнать, в каком отделе он работает: в отделе новостей – модные, хорошо одетые
парни с легкой щетиной на щеках, с горящими взглядами и такими быстрыми
движениями, что здороваться с ними нужно, как стрелять по самолету, – с
упреждением.
В спортивном отделе – коротко стриженные бывшие спортсмены,
толстеющие от прерванных тренировок, в мешковатой и вечно измятой одежде, с
легким запахом спиртного и отчетливо выраженными криминальными знакомствами.
В нашем отделе работают профессиональные неудачники. Во
главе дела стоит Анфиса Сорокопуд, худая и злая, как плюющаяся кобра.