Сама Тамара Васильевна сполна отхлебнула из горькой чаши и воспитала Оксану, опираясь на собственное мировоззрение. Несмотря на кажущееся благополучие, ее жизнь не сложилась. Она три раза выходила замуж и каждый раз удачно. Хотя каким бы удачным замужество ни выглядело, если не на всю жизнь, то оно нисколько не удачное. Дочь у нее была от первого брака с кандидатом наук – перспективным и обеспеченным мужчиной. В его просторной квартире в кирпичной высотке требовалась хозяйственная женская рука. У кандидата оказалось слабое сердце, не выдержавшее больше полутора лет семейного «счастья». Второй супруг ему не уступал – интеллигентный красавец, заместитель главы районной администрации, уставший от своей идеальной до оскомины супруги. Ему хотелось разнообразия, всплеска страстей и эмоционального подъема, которого у темпераментной Тамары хватало с избытком. Красавец-чиновник потерял голову. Он оставил любимых жену и сына, о чем потом жалел до конца жизни. Какое-то время он был счастлив. Ну, а турецкий владелец сети баров был лучше обоих своих предшественников вместе взятых. Правда, ему быстро наскучила русская жена, скандальный нрав которой он поначалу принял за будоражащую кровь эксцентричность. Он купил для нее в рабочем квартале средней паршивости квартирку и на этом откланялся.
Дочку Тамара Васильевна заботой не баловала, на то полно родни: бездетные сестры с удовольствием возились с хорошенькой племянницей. Несмотря на избыток внимания, девочка росла замкнутой, и чем старше становилась, тем меньше испытывала потребности в общении. Она ни с кем никогда не делилась своими мыслями и переживаниями, держала все в себе. Никто не знал, какие чувства гнездились в ее одинокой душе.
Зима 1913 г. Петербург
Прекрасные поднятые руки, имитирующие игру на флейте, длинная сильная шея, божественные босые ноги. Каждое движение исполнено грации и красоты. Античная туника не столько скрывает, сколько демонстрирует изящное тело. Сердце у Данилки замерло, он стоял как вкопанный и был не в силах пошевелиться. Сцена опустела, овации стихли, зрители начали расходиться, а он продолжал пребывать под впечатлением танца. В воздухе повис сладкий аромат цветов, от которого у Данилки закружилась голова. Легкой величественной походкой королевы вошла она, богиня танца, сама Терпсихора. Обворожительно улыбнулась, обожгла его яркими сияющими глазами.
– Do you like my appearance? – произнесла она на чужом языке.
– Мадам спрашивает, понравилось ли тебе ее выступление? – перевел усатый тощий мужчина в щегольском костюме.
– Да, да! Очень понравилось! – затараторил Данилка. – Вы такая красивая, как ангел.
Он сказал это и почувствовал, как к щекам приливает румянец. Данилка опустил глаза и услышал заливистый смех танцовщицы.
– Ангел! – сказала она с сильным акцентом. – I will call you Аngel
[1]
.
Мадам Дункан потрепала мальчишку по спутанным светлым кудрям и отправилась в гримерную.
– Жди здесь, – велел обладатель щегольского костюма, преграждая путь беспризорнику.
Данилка послушно опустился на деревянную скамейку и приготовился ждать. В его совсем еще детскую душу постучалось застенчивое чувство первой любви. Оно застало его врасплох, как незваная гостья, появившаяся на пороге поздним вечером понедельника: нарушает все планы, но прогнать невозможно.
Их встреча была отнюдь не романтичной. В тот день Данилка крайне неудачно выбрал домохозяйку. Кряжистая опрятная женщина лет пятидесяти степенно шла от Сытного рынка по Кронверкскому проспекту. Она несла большую корзину, наполненную снедью. Данилка видел, как она покупала на рынке продукты: придирчиво выбирала жирных карпов, взяла шмат краковской колбасы, десяток яиц, сыр, калачи… У Данилки потекли слюнки, в пустом животе заурчало. В последний раз он ел два дня назад, когда в трактире разжился остатками жаркого. Он уже предвкушал, как затолкает в рот калач с желтым, как солнце, сыром. До покупки сыра Данилка еще колебался, за кем идти – за этой неуклюжей теткой или за другой, более молодой, которая покупала картошку и сметану. От сметаны Данилка тоже не отказался бы, но сыр выглядел куда соблазнительнее. А главное – домохозяйка. Та, что старше, показалась ему более безобидной. Такая не догонит – вон какая толстая и старая. В свои одиннадцать лет он считал всех людей, перешагнувших тридцатилетний рубеж, глубокими стариками.
Несмотря на возраст, домохозяйка оказалась прыткой, руки у нее были крепкими и тяжелыми. Это мальчик понял чуть позже. Дождавшись, когда жертва свернет с оживленного проспекта, Данилка, как чертенок, выскочил из подворотни и выхватил из рук женщины корзину. Надо было брать то, что сверху, и бежать, – подумал он задним умом, когда на него обрушился справедливый гнев потерпевшей. Огромная корзина оказалась для хилого Данилки неподъемной. Сил у него было немного, и его быстро догнали. Женщина больно лупила его по узкой спине и по голове; он смиренно принимал наказание, закрывая руками лицо.
– Вот негодник! Воровать вздумал! Я тебе задам! – приговаривала домохозяйка. Она схватила за руку свернувшегося ежом Данилку и потащила за собой. – Сейчас тебя к городовому отведу!
– Тетя! Не надо к городовому! Простите меня, тетя! – стал упираться беспризорник и тут же получил увесистый удар в лоб.
Когда Данилка понял, что его песенка спета, и отчаялся, внезапно явилось спасение. Резко остановилась пролетка, из которой сначала выскочил тощий подхалим, а потом выплыла Она. Невесомая, едва касавшаяся заснеженной дорожки изящными лаковыми сапогами. Взмах пушистых ресниц, в глазах тревога. Мягкий насыщенный голос. Она что-то возбужденно говорила на непонятном языке.
– Мадам спрашивает, почему вы истязаете несчастного ребенка?
– Он вор, его в участок надо, – сердито ответила домохозяйка.
– Come with me, – она протянула купюру женщине и подала Данилке руку.
– Мадам приглашает тебя проехать с ней.
Переводчик Данилке не понравился сразу. Это чувство явно было взаимным. Он терпел беспризорника рядом, заостренное лисье лицо выражало брезгливость. Если бы не мадам, переводчик погнал бы мальца поганой метлой.
Данилка вспомнил, где впервые увидел свою фею. На Большом проспекте возле телеграфа. Она была полуодета в легкую тунику и выглядела до невозможности воздушной, словно была богиней, спустившейся с небес. Высоко поднятая голова, игривые глаза, яркие губы. Их, пацанов-беспризорников, манил запретный алый цвет ее губ, призывно-взрослый и стыдный, но очень желанный.
– Ого, какая шмара! Таких даже в Москве на Тверской не встретишь, – выразил свое восхищение Темка Калачник. Он был самым старшим среди беспризорников и самым искушенным. Его уважали за умение воровать и не попадаться. Темка начал свою карьеру воришки в калачной лавке, где вытаскивал у зазевавшихся покупателей из карманов кошельки. За место работы он и получил кличку Калачник. Темка, в отличие от всех, был в Москве, чем очень гордился. Это позволяло ему судить о жизни.